«Да он же почти мальчишка», — подумал внезапно, взглянув на грустную складку рта, затененные печалью глаза.

— Тебе доставляют вести о нем? — спросил сам для себя неожиданно. «Ты» получилось не оскорбительным, а почти дружеским. Сейчас с ним можно не церемониться — однако только варвары позволяют себе примитивную грубость.

— Иногда.

— Пока ему ни лучше, ни хуже. Но Сущий непостижим — любая радость может обернуться бедой, и напротив.

— Я знаю.

Хисорэ опустился на сиденье, обтянутое синим бархатом. Йири остался стоять — так, словно хотел быть у окна. Не то низший, не то равный. Но не слуга.

Он никогда не рассматривал Йири — незачем было. А на совете тот и вовсе сидел за ажурной, обвитой зеленью перегородкой. Зато голос его хорошо изучил — теплый, по-северному певучий, негромкий. Тих, но отчетлив — шелест ветра в тростнике.

Хисорэ не питал к этому юноше недобрых чувств. Даже удивлялся порой, что тот умеет думать — а как-то и отчаянности его удивился. Не то чтобы он считал своим долгом охранять Йири, пока не станет ясно, каким дальше будет путь Золотого Дома. И выгоды не искал. Однако и поводья отпускать не хотел. Вот перед ним — то ли человек, то ли безупречная кукла. Аккуратно сложены руки — поза отточенная, свободная в меру, собранная, готовая измениться в любой момент. Уж язык тела Хисорэ — военный — знал хорошо. Понимал — такое даже у избранных вряд ли с рождения, этому надо учиться, чтобы и волос не качнулся, выбиваясь из намеченного рисунка жестов, всегда уместного, всегда — лучшего.

И в бешенство может привести такая гармония, когда подсознательно ждешь — вот он ошибется, а ошибки все нет.

Хисорэ глянул ему в глаза. То, что под ресницами прячется, и есть истина. Остальное — мираж.

— Делать что думаешь?

— Ждать.

— И не боишься… дождаться?

— Какой в страхе смысл?

Голос и вправду ровный.

— Ты знаешь — тебе не позволят жить, если умрет он.

— Знаю.

— И не сделаешь ни шага к спасению?

— Это говорите мне вы? Один из тех, для кого я — лишь помеха? И даже меньше того?

— Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.

— Вы только делаете то, что нужно…

— Ты не ответил на мой вопрос.

Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:

— Стража — моя. У меня пока еще много власти. Я заберу тебя на Голубиную гору — это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя — у меня.

— Почему? — голос сорвался в шепот.

— Ни почему, — резко отозвался Хисорэ. — Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть — это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.

— Благодарю вас, — он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. — Это лишнее.

— Вот как. Может, ты надеешься… Что ж, наверное, и у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?

Он склонил голову к плечу.

— Этого не будет — по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого не было. Вы неправильно поняли меня, — ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.

— Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.

Сейчас он уже не казался измученным юношей. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги — они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.

Он медленно поднялся — и наклонил голову, почти как перед равным.

— Удачи вам, айги.

* * *

Запрещено выходить. Но вреда ему пока не собираются причинять, так? Он всегда подчинялся, но — более сильному. А кто сильнее человека, лежащего при смерти всего в какой-нибудь сотне шагов? Даже при одном упоминании его имени все остальные теряют свое значение.

Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел — казалось, сразу обоим. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже — одна легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.

— Следуйте за мной, — негромко приказал он, и те не посмели ослушаться — и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах — Йири все же не узником был, а вовсе непонятно кем. Нехотя — подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал — острия камэт близко, и руки темные близко — неверный шаг, и силой вернут на место.

Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше — нельзя. Внезапно пересыхает горло — он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно — маска такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.

— Тебе туда нельзя.

Давно, в прежней… нет, три жизни назад… Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:

— Прошу… пропустите меня. Быть может… в последний раз.

Долго и пристально смотрит в глаза — и вдруг отступает. Почудилось — или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:

— Ждите здесь. Сейчас он вернется.

Отдернутый занавес — запах лекарств и смол.

Йири не пускают дальше порога. Там с чем-то возится Хээлин, он видит спину Аташи. И другие врачи в отдалении. Возле занавеса стоит — и видит лицо. Издалека — толком не разглядеть, есть ли еще в нем жизнь. Его присутствие бесполезно.

— Все. — Ёши дотрагивается до плеча, заставляя уйти.

Снова — всего 40 ни. Стражи осматривают комнату, на всякий — невероятный — случай. И — снова один.

Он с грустной усмешкой смотрел на анару. Узкий короткий клинок почему-то в сумерках кажется золотистым. Да, отличная сталь…

Это не сложно. Бояться он давно уже разучился. А в остальном — спасибо Хиани. Тот первым показал, что следует делать, чтобы наверняка. Только бы не помешали.

Хиани. Его уже нет. Если бы тогда больше власти было у Йири, взял бы его к себе. Хиани сказал, что не спустится ниже… но все же они были не чужими друг другу. Наверное, даже друзьями, несмотря ни на что. И — он хотел жить. Возможно, он согласился бы — Йири знал, что такое гордость. И не задел бы ее… Что теперь толку гадать?