— Скажите, Николай, скажите правду: какое сегодня число и какой год?

— Год девяносто пятый. Четвертое ноября.

Миша прижал к себе разрыдавшуюся Катерину.

— Не позавидуешь вам, — процедил мужик. Он не очень понимал их переживания и не знал, что сказать. — Хм, неделю под землей просидеть. Туристы… Чего ж с дитем-то полезли? Взрослые же люди. Не пацаны какие-нибудь.

— Мы не полезли с ребенком, — ответил Михаил. — Он там родился.

— Да вы что? Психи? Беременная полезла?

— Нет… Вы не верите нам. Не беременная. Просто там другое время. Сколько мне лет, Николай? — задал Шмидт странный вопрос.

— Ну, я бы вам дал лет сорок. Постарше меня выглядите.

— Мне девятнадцать лет. Кате тоже. Если сейчас действительно девяносто пятый.

Большие старые шерстяные брюки хозяина, выданные Мише взамен его сушившихся, неприятно покалывали измученные ноги.

Все замолчали. Николай налил еще. Потом только пробормотал:

— Ну дела-а.

Миша погладил Катю по поседевшей немногим меньше его голове. Почему-то сейчас он вспомнил погибшего впередсмотрящего Саломанова:

— Ничего, ничего, ничего, Кать, ничего.

— И что же вы там делали в пещере-то?

— С дудковцами воевали.

— С дудаевцами? И туда пролезли?

— Нет, с дудковцами.

В телевизоре как раз начались новости. Звук был выключен. Бесшумно вязли в грязи танки. Мокрые российские военные, мокрые чеченские партизаны бесшумно докладывали мокрому корреспонденту, что происходит на затянувшейся нелепой кавказской войне.

Баня, водка и человеческая доброта помогли им. Никто, даже маленький Иван, не простудился. За ночь одежда и обувь высохли. На другой день спасенные, поблагодарив хозяев, уехали в Москву. Им дали денег на дорогу. Так, чтобы не заметили женщины, Николай вернул Мише просушенный и смазанный пистолет с патронами.

Невероятные гости уехали. Метростроевцы только пожали плечами.

Мать долго всматривалась в дверной глазок. Что за люди?

— Кого вам?

— Мама, это я, Миша.

Мать впустила их и долго не могла говорить. Накапала себе валерьянки.

— Ты же… ты же в экспедицию уехал. Что с тобой? Я не узнала тебя. Что там стряслось? Кто это такая, Миш?

— Трудно узнать. Это Катя Зотова, мама. А это наш сын. Иван.

— Но когда вы успели?

— За неделю, мама, за неделю.

— Как за неделю?

— Очень просто. Не надо сейчас вопросов, пожалуйста. Нам нужно отдохнуть. Мы очень, мы страшно устали.

Пожилые юноша и девушка долго бы еще не могли ничего объяснить. Младенец — тем более. Но счастливая нормальная жизнь, в которой по утрам всходило солнце, хотя бы и прикрытое тучами, а по вечерам садилось, в которой время измерялось драгоценными реальными секундами, минутами, часами, сутками, неделями, месяцами, годами, началась сразу же. Уже через полчаса мать стояла на пороге одетая, чтобы идти за продуктами, за памперсами и сообщить радостную новость Катиной маме, работающей в ближайшем универмаге. В дверь раздался новый звонок. Мать всегда заглядывала в глазок.

— Вам чего? — спросила она, увидев милиционера и военного офицера.

— Это милиция. Здесь проживает призывник Шмидт Михаил Александрович. Ему последняя повестка в армию. Иначе будет считаться дезертиром…

Миша услышал это. Бледной поседевшей тенью он появился в конце длинной прихожей. Он еще не успел переодеться. На нем все еще была гимнастерка и защитные галифе с большими карманами. В правом кармане удобно нащупывалась рукоятка надежного пистолета.

— Мама, не открывай, — прошептал он, — не открывай, мама. Не открывай.