Васька почувствовал, как внутри что-то лопнуло, оборвалось. Страшная боль наполнила полость живота. Колкая нить между жизнью и смертью наполнила тело.

Быстро закончив экзекуцию, они тут же бросили его, отступились по сторонам. Понимая, что произошло, Васька глухо застонал.

Они отошли на несколько шагов, неторопливо закуривая свои засаленные трубочки. Тот, кто исполнял роль палача, равнодушно вытирал еловой бородой кровавый шомпол. Один из них, возможно, старший, что-то быстро заговорил на своем языке, потом ткнул Ваське лыжей в бок: вставай!

Собравшись силами, Васька медленно поднялся, надел штаны. Тяжелое дыхание, слезы горечи и обиды душили его сознание. Он покорно и обреченно стоял перед своими убийцами и ничего не мог поделать. Они тоже не трогали его: дело сделано, ты свободен! Кто-то подал ему его лыжи: приказал надевать. Ломая свое состояние, Васька медленно завязал на ичигах юксы, попробовал, как сидят камуски. Постепенно боль отступила, заглохла. Васька мог шевелиться, и даже идти. Лишь острая резь, жжение дополняли неизбежность.

Сойоты молча смотрели на него. Старший что-то приказал молодым. Те подхватили мешок с соболями, проворно увязали в котомку, надели Ваське на плечи: бери, это твое! Еще один, кто владел шомполом, подал ружья – его и Гришкино: забирай! Он взял их, перекинул через спину, хотя знал, что зря. Теперь они ему больше не понадобятся.

Ожидая дальнейших приказаний, Васька обреченно смотрел на жестоких убийц. Старший что-то гыкнул на своем языке, махнул рукой: иди!.. Васька сделал шаг, второй, третий. Ожидая выстрела в спину, он повернулся. Сойоты так же молча раскуривали свои трубочки, хладнокровно провожая его на гибель. Их ружья висели на плечах, никто не хотел тратить на него пулю.

Дрогнув телом, не веря в происходящее, Васька пошел, ускоряя шаг: его отпустили… Быстрее! Как можно быстрее добраться до избы к своим! Может, можно еще что-то сделать… Его сердце билось с удвоенной силой. Душа торопила дорогу. Сознание работало на чувство ощущения: по ногам, в ичиги, сочилась горячая кровь.

На зимовье Гришка Мальцев прибежал во второй половине дня. Он смутно помнит, как преодолел перевал, катился в глубокое ущелье, пересек еще два водораздела и оказался на своей территории. Ударная мысль о смерти гналась за ним на задниках лыж. Иногда останавливаясь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, он напряженно слушал погоню и каждое мгновение ожидал выстрел в спину. Преодолев положенное расстояние за короткий промежуток времени, выбившись из сил, Гришка оказался у избы быстрее, чем по хребтам бежит олень. Не доезжая до зимовья, с испуганным лицом, выбиваясь из сил, он застонал осипшим голосом:

– Ваську убили…

Иван Добрынин сразу все понял, схватил свою щербатую одностволку, приготовился к обороне. Каждое мгновение он ждал появления преследователей с взведенным курком, но понимал, что этого недостаточно. Их могло быть много. Сойты – отличные охотники и безупречные стрелки. У каждого есть серьезное, нарезное оружие – отголоски Гражданской войны, – и шутить с ними они не станут. Любой тувинец из карабина попадает в пламя горящей свечи на расстоянии пятидесяти шагов. Если учесть, как они могут скрываться среди деревьев, стоило думать, что шансы на выживание были нулевыми.

Дождавшись, когда Гришка восстановит дыхание, контролируя подходы, Иван заставил его занять место рядом:

– Что стоишь?! Заряжай ружье, вставай вон за кедр!

– Нет ружья… – наконец-то справившись с чувствами, ответил Гришка.

– Как нет?!

– Не знаю… потерял… выпало.

– Как выпало?! Где выпало? По дороге?

– Не знаю… там, наверно, около лабаза.

– Вот это ферт! Ты что, от страха в штаны наложил? Не помнишь, как ружье потерял?

– Посмотрел бы я, что с тобой было.

– Как все было?!

– Не знаю… Васька на лабаз полез. Я караулил. Он начал мешки выкидывать. Ну, тут они подскочили. Я и не понял, откуда они взялись. Следов не было никаких. Как мураши – раз, и вот они!

– А ты?!

– А что я?.. Ну… я и побежал.

– Так ты что, сучий кот, ни разу не стрелил? Товарища бросил?!

– А что было делать? Посмотрел бы я на тебя, как ты…

– Ну ты и тварь! – И с нескрываемым злом: – Лучше бы тебя там убили!..

Оба замолчали. Гришка, чувствуя свою вину, нервно бегал в зимовья и обратно. Иван, переосмысливая далеко не завидную ситуацию, лихорадочно обдумывал дальнейшие действия: уходить надо! Как можно быстрее! Перестреляют, как рябчиков, или, сожгут в избушке, заживо… у тувинцев не заржавеет! У них – свои законы тайги.

– Что снуешь туда-сюда, как шадак[23]? Собирай манатки! Живо!

– Бежать?! – пребывая в рассеянном состоянии, растерялся Гришка. – А капканы? Капканы снять надо…

– Какие, на хрен, капканы, козлиная твоя борода?! Ты что, дурак? Сейчас сойоты подвалят!

Гришка понял, протрезвел, стал быстро собирать вещи. Уже через несколько минут они бежали прочь от зимовья, схватив в котомки самое необходимое. О Ваське никто не думал. Оба были уверены, что Васьки уже нет в живых.

Однако Иван Добрынин к своим пятидесяти годам был умнее тридцатилетнего свояка. Если Гришка спешил как можно скорее уйти из этих мест по прямой, Иван посчитал его решение глупостью.

В тот день и всю последующую ночь они долго бродили между гольцами, куда-то поднимались, спускались, петляли, возвращались назад параллельно своей лыжне, опять сворачивали вправо и влево, недолго ждали и опять шли. Иван руководил движением. Григорий молча исполнял его приказы.

Под утро метель начала стихать. В слепой усталости, с трудом переставляя лыжи, они остановились в знакомом месте. Оказалось, что Иван все это время давал след в районе зимовья, где они промышляли соболя, и в сторону дома не продвинулись даже на километр. Гришка слепо, безмолвно посмотрел на старшего, ожидая каких-то объяснений. Иван злобно ответил:

– Скажи мне спасибо, что ты еще живой! – и указал под кедр. – Разводи костер, сиди, жди меня!

Гришка молча повиновался. Сказать что-то против – сделать хуже себе. Было и так понятно, что между нами произошел раскол.