В этом они со Скуратовым были едины, и это очень не нравилось так называемой ельцинской Семье — не только дочери Ельцина Татьяне Дьяченко, но и тем, кто ее окружал. Когда Семья почувствовала опасность — вот-вот на руках некоторых, наиболее «одаренных» ее представителей защелкнутся стальные браслеты, — то начала атаку на Скуратова. Заранее продуманную, сфабрикованную, с подложной пленкой, где Генеральный прокурор якобы отдыхал то ли в бане, то ли еще где-то с фривольными девицами.

Я сам, лично, читал заключение независимых экспертов, которые тщательно исследовали скандальную пленку. Причем исследовали и звуковой ряд, и изобразительный.

Так вот, изобразительный ряд они признали фальшивым: на пленке был снят не Скуратов, а совсем другой человек — действительно похожий на него. А вот звуковой ряд был подлинный, на пленке звучал подлинный голос Юрия Ильича. Только вот какая досада для тех, кто состряпал на коленке эту поделку: эксперты обнаружили на пленке более ста сорока состыковок, иначе говоря, склеек.

Скуратов в ту пору выступал много — и на телевидении, и на радио, и в Думе, и на встречах с людьми; все эти встречи, естественно, записывались. Некие умельцы выбрали из нескольких десятков, может быть, даже сотен пленок нужные им словечки, вырезали их и склеили, превращая в речь. А потом эту речь несколько раз перезаписали, уравнивая тональность, частоту, выражение голоса и прочее.

Но то, что может не заметить обычный человек, замечают эксперты, это их работа.

Гигантский каток надвинулся на человека — Генерального прокурора, который, кроме всего прочего, был еще и доктором наук, и профессором. Я уже не говорю о том, что он был еще и отцом, и мужем — дедом лишь к той поре не успел стать, слишком молод был, — каток этот мог расплющить кого угодно…

От Скуратова мигом отвернулась уйма народа, его предали заместители, которых он выдвигал, поддерживал, вытаскивал с периферии.

Но были и люди, которые встали рядом с ним, плечом к плечу, локоть к локтю. Первым среди них был Катышев, что в конце концов ему стоило должности заместителя Генерального прокурора России. Но Михаил Борисович об этом не жалеет.

В пору, когда он остался без должности и свет в окошке был серым, темным, он сблизился с Шебаршиным. По сути дела, судьба у этих двух людей была похожей: и с одним, и с другим «сильные мира сего», управляющие государственной машиной, сделали все, чтобы они никогда не смогли подняться на ноги.

Но оба поднялись, и не просто поднялись, а сделались еще более приметными, чем были раньше, вот ведь как.

И дело не в каком-то везении, не в деловой хватке и умении работать, не в особых способностях, а в том, что оба — личности.

Уйдя в отставку, Катышев стал часто бывать на стадионе «Динамо», в тринадцатом подъезде, где располагалось предприятие, созданное Шебаршиным и его товарищами.

Более того, когда Катышев начал работать в аналитическом центре мощной структуры (АФК «Система»), то ему просто-напросто понадобилась помощь Шебаршина — особенно в той части, которая касалась зарубежных партнеров «Системы».

Сейчас Михаил Борисович признается, что любой, даже самый малый его поход в тринадцатый подъезд популярного стадиона превращался в некий праздник — после таких походов легче становилось на душе. А это было очень важно.

Можно только догадываться, что пережил он, стоя рядом со Скуратовым, не предав его, как это сделали другие.

Вряд ли кто еще смог бы выдержать такие чудовищные удары, которые обрушились на Скуратова и Катышева. Причем часто били свои же, коллеги, наделенные такими же полномочиями, как и Катышев.

Шебаршин тоже в полной мере познал, что такое несправедливость и пресс власти. Иногда власти совершенно дурной…

Объединяло Шебаршина и Катышева еще одно — страсть к книге. И у одного, и у другого имелись очень приличные библиотеки. Побывать в книжном магазине, поковыряться в развалах, приобрести какую-нибудь новинку — это было самое милое, самое дорогое дело для обоих. И любой, даже очень светлый день казался серым и пустым, если какая-нибудь новая книга не отяжеляла приятно портфель.

Поскольку книг было много, да и обладают они одним свойством — вытеснять человека с жилой площади, занимать ее, — то Шебаршин часто, прочитав какой-нибудь недавно приобретенный фолиант, пытался пристроить его на книжной полке, но потом выдергивал его оттуда и дарил Катышеву — пусть прочитает он, это раз, и два — вдруг на его книжных полках и в шкафах найдется место для фолианта?

Чудес не бывает, у Михаила Борисовича квартира тоже была плотно забита книгами… Но дарили они книги друг другу регулярно. И бывали рады, когда это происходило, — лица их просто светлели.

Но особенно приятно было получать от Шебаршина его собственную книгу, авторский экземпляр с автографом: Леонид Владимирович много и успешно работал как литератор, и некоторые книги его буквально обжигают, особенно последние, наполненные одиночеством и воспоминаниями о друзьях.

Именно Шебаршин познакомил Катышева с творчеством Ивана Шмелева, когда книги того еще только начали издаваться, — и прежде всего с главной книгой писателя-эмигранта — «Лето Господне». Произвела она на Катышева ошеломляющее впечатление.

С тех пор он, едва увидев книгу Шмелева, обязательно тянется к ней, чтобы приобрести — а вдруг у него такой нет?

Вполне возможно, что именно под воздействием Шмелева, которым он очень зачитывался, Леонид Владимирович стал по-настоящему набожным человеком, православным христианином. Были, конечно, и другие движущие силы: не только Шебаршин, но и многие в России после девяносто первого года стали верить в Бога и молиться: дай, Господи, чтобы Россия пережила тяжкие испытания, выпавшие на ее долю.

Я спросил у Катышева, какие же темы они обсуждали при встречах с Шебаршиным?

— Самые разные. Но в первую очередь говорили о том, что наболело, допекало в тот момент. Часто говорили в взяточничестве, о коррупции, о воровстве, о том, что представляют собой современные правоохранительные органы, о «власть имущих», о том, что миром и нами всеми правят все-таки не люди, а высшие силы, и так далее. Может быть, не говорили только о добыче угля шахтным способом и о кратерах на Луне, а так говорили обо всем. Тем, в которых Шебаршин ничего не смыслил, не было.

Все книги, которые написал и издал Шебаршин, у Катышева есть, все с короткими теплыми надписями.

Специалисты говорят, что иногда бывает проще написать книгу, чем сделать на ней толковую дарственную надпись. Конечно, в этом есть сильная доля преувеличения, но и доля истины тоже есть.

Три вещи бывают трудны для пишущего человека, это закон: сочинить дельную, теплую, привлекательную запись в книге отзывов — раз; два — украсить собственный изданный труд остроумным, оригинальным дарственным текстом; и три — произнести за столом толковый спич, когда речь идет о творчестве… Знаю большое количество людей, которые не умеют справиться ни с первым, ни со вторым, ни с третьим. А писатели они толковые.