Как умный человек, он никогда не окаменевал в своем мировоззренческом развитии, не донашивал старое идеологическое белье, был открыт разумному, иногда новому, а чаще вновь появлявшемуся в жизни, что многие иногда принимали за новое и что было в его понимании просто восстановлением разумного, очевидного, но забытого или игнорируемого. Поэтому он и не ограждал себя политически однотонно окрашенными заборами, был готов к откровенному разговору с открытым забралом, не подстраиваясь под вкусы и взгляды собеседника. При этом своим принципам в главном не изменял в угоду современности. Что и ценилось людьми.

На мой взгляд, который разделяют многие коллеги, Шебаршин был одним из наиболее умных начальников разведки. Как сказал мне на похоронах один из его хороших знакомых, человек, не имеющий отношения к службе: “Когда я смотрю на многих «ответственных», какими же пигмеями выглядят они в сравнении с Шебаршиным”.

Подчиненному не следует дружить со своим руководителем, в интересах той и другой стороны. Между нами эта заповедь соблюдалась свято. Но после отставки для меня открылся счастливый период дружеского общения с Леонидом Владимировичем и его женой, Ниной Васильевной.

Дом Шебаршиных был всегда открыт для друзей, знакомых и просто людей, которые тянулись к нему. Он прислушивался к мнению жены, когда она давала оценки приходящим в дом людям. “Ты знаешь, а она оказалась права” (в оценке какого-либо человека), — говорил он.

Кого только у него в доме не бывало: бывшие и действующие отечественные дипломаты и друзья юности, давние сокурсники и просто интересные люди, кинорежиссеры и литераторы, молодой журналист со своей девушкой и иностранный корреспондент, отставные военные и современные бизнесмены, и, конечно, коллеги, коллеги, коллеги. Бывало время, когда в конце недели накрывался большой стол, за который усаживалась смешанная компания, человек 10–12 друзей и знакомых. Гостей принимали по русскому обычаю хлебосольно, но просто, по правилу: что в печи, то и на стол мечи. Было шумно, весело, интересно. И никогда не было скучно!

В дружеском общении с людьми он был искренне доброжелателен, приветлив, любил встречаться с самыми разными людьми, разными по возрасту, положению, никому не отказывал в возможности поговорить с ним, если речь не сводилась к примитивному желанию человека “просто познакомиться”. Дружба эта, к слову сказать, была исключительно бескорыстная. Любил шутку и ценил чувство юмора у собеседников.

Был снисходителен к слабостям других, если они в его глазах были простительными. О его щадящей людские слабости доброжелательности можно привести такой пример. Как-то я разговаривал с его родственницей об одном человеке, вызвавшим удивление своим поступком. Родственница высказалась об этом человеке критически, а я заметил: “А вот Леонид говорил о нем хорошо”. На что мне родственница ответила: “А вы, что, не знаете, что Леонид Владимирович ни о ком не сказал ни одного плохого слова!”. Конечно, это было не совсем точно, но было характерно для Шебаршина.

Трезво оценивая людей, не концентрировал свое внимание на какой-то одной стороне, будь то достоинства или недостатки, но, когда не требовали интересы дела, воздерживался от высказывания оценок людям, тем более “развернутых”. Если не по делу, значит, болтовня, которая к тому же может обидеть человека (ежели передадут ему) или даже может быть использована в ущерб.

Никогда не кичился достигнутым им положением, не позволял себе показать свои знания, лучшее понимание проблем, если речь не шла о чем-то принципиально важном для него самого.

Ценил и берег дружбу. Болезненно воспринимал исчезновение “друзей” после своей отставки. Терпеть не мог славословий в свой адрес. Если кто-то заводил подобную речь, всегда останавливал подобные попытки, стараясь не обидеть человека. В одном из таких случаев он мне привел слова древнего мыслителя. “Один мудрец сказал: «Я хуже, чем вы говорите, но лучше, чем вы думаете»”. И рассмеялся.

Был бессребреником. Никогда не копил, не стремился к приобретениям, украшениям. На стенах его двухкомнатной квартиры (скромной для человека его должности) висели пара небольших ковров восточной работы, картины — все это были подарки друзей, а также семейные фотографии. Помогал материально друзьям. Когда у жены его покойного друга и коллеги сгорела дача, он помог ей построить новый дачный домик.

Хорошая, умная, блестяще написанная книга была в течение всей жизни неизменной целью его поисков в магазинах и у букинистов, как у нас в стране, так за рубежом. Она же, книга, была и его отдохновением, радовала, давала новые знания и наслаждение. В часы отдыха любил слушать музыку, разную, но не попсу. Увлекался шахматами. Телевидение игнорировал, как что-то непозволительное. Любил разгадывать кроссворды на английском языке, для поддержания уровня знаний и в качестве гимнастики для ума.

Был нетребователен в еде (“Есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть”). Предпочитал простую русскую пищу: картошку, квашеную капусту, соленые огурцы, блины. Оставшись холостяком, всегда спрашивал в гостях: “А суп есть?”. Моя жена это знала и всегда готовила к его приходу борщ или свежие щи.

Любил жизнь, но не мыслил ее себе как простое продление бесцельного существования. Жизнь без встреч, без дружеского общения, без пусть даже ограниченного возрастом и недугами движения, без чтения — была для него бессмысленным делом, как что-то нереальное. Хотя в последние годы здоровье его стало сдавать, не любил ходить по врачам и обрывал всякие разговоры о своем здоровье и о готовности помочь ему.

Леонид Владимирович трогательно любил внуков, заботился о них, гордился их успехами.

На моей памяти, с конца 80-х годов, у него в доме всегда были домашние животные. Сначала — большая и умная собака, бассетхаунд Глория (Глаша), и вторая собака тибетской породы лхаса апсо, Макс, затем маленькая домашняя собачка Ксю-Ша, которая ухаживала за Ниной Васильевной и помогала по хозяйству. Остальных, в том числе и хозяина, встречала пронзительным лаем. Собачонка эта была задириста, устраивала потасовки с котом в борьбе за свои права в доме. Леонид Владимирович делал вид, что этот лай ему не по душе, что хочет приструнить собачку, но на самом деле был к ней привязан. После смерти жены собачку забрали, и в доме остался один кот Бася, большой и красивый, которому позволялось все. Несколько лет тому назад в квартире сделали большой ремонт, но кот скоро ободрал все углы, и это ему простилось. Хозяин горевал шутливо по этому поводу, для вида ругал при людях кота, но постоянно его баловал. Кот скрашивал последнее время его одиночество, хотя и досаждал тем, что по утрам будил, требуя к себе внимания и корма.

Длительная болезнь жены сильно подкосила Леонида Владимировича. Он преданно и заботливо за ней ухаживал, сочувственно переживал. И надо же было так случиться: он заблаговременно пригласил большой круг гостей на свое 70-летие, а приглашенные оказались вынужденными придти в день его юбилея на похороны Нины Васильевны.

После ухода в отставку Леонид Владимирович чувствовал себя “отключенным от системы”. Столь резкий переход от напряженной и ответственной работы на пользу Отечества к хоть и предполагаемой, но все же внезапной остановке, такое выпадение в небытие не могло пройти бесследно для его здоровья, не говоря уже о настроении.