в твой почтовый ящик». Я понял, почему в письме Сарко не было ни адреса, ни телефона Тере: оно было написано в расчете на то, что она вручит мне его лично. «А почему ты не зашла сюда, чтобы передать его?» — спросил я. «Не хотела обрушивать на тебя это сразу. Думала, будет лучше, если у тебя будет несколько дней на размышления». Я заметил: «В этом не было необходимости. Тут нечего обдумывать». «Я рада», — кивнула Тере. «Тебе нечему радоваться, — заметил я. — Я не собираюсь больше попадаться в эту ловушку». «Какую ловушку?» «Ты прекрасно знаешь — какую. Быть адвокатом Сарко». «Это никакая не ловушка, — возразила Тере. — И я не понимаю, почему ты не хочешь помочь ему». «Вопрос не в том, почему я не хочу помочь ему, — усмехнулся я. — А в том, почему я вообще должен ему помогать». «Но ему некому помочь, кроме тебя и меня, — заявила Тере. — Он один на всем белом свете». «И сам в этом виноват. Мы пытались помочь ему, но это ни к чему не привело. Вернее, привело к тому, что все мы оказались в полной заднице и к тому же потеряли время и деньги». «По-моему, единственный, кто оказался в заднице, так это он сам», — промолвила Тере. «Ах, вот как?» — воскликнул я и едва не обрушился на нее с упреками в том, что она обманула меня и бросила, чуть не рассказал ей о своей депрессии. Вместо этого я заговорил о Марии. «В чем дело? — спросил я. — Разве ты не смотришь телевизор, не читаешь журналов? Не знаешь, сколько грязи вылила на меня Мария?» «Это все в прошлом», — вздохнула Тере. В какой-то степени она была права. Хотя Мария в последний год не исчезла из СМИ, ее звезда была уже близка к закату. Она все еще участвовала в каких-нибудь телевизионных ток-шоу и появлялась в желтых изданиях, но ее фигура перестала притягивать журналистов, интерес к истории и личности Марии угасал, и, несмотря на все ее усилия, ей не удавалось возобновить его. «К тому же, — продолжила Тере, — все, что она говорила, являлось ложью». «Далеко не все», — возразил я. «Почти все, — уточнила Тере. — И сейчас никто не воспринимает ее всерьез. Да и раньше никто не воспринимал. Ты не понимаешь, что это просто комедия, и все вокруг знают об этом?»

Тере умолкла, и я тоже хранил молчание. Я пребывал в смятении, и у меня не было желания спорить с ней. Хотелось как можно скорее отделаться от нее, чтобы она не успела пустить в ход одну из своих уловок, которая могла сделать меня уязвимым и заставить согласиться на просьбу Сарко. Я уселся в кресло рядом с Тере: она по-прежнему сидела на диване, глядя на меня выжидающе и почти спокойно. «Послушай, Тере, — произнес я. — Я скажу тебе правду. Я сыт по горло этой историей. Сыт по горло Сарко и тобой. Вами обоими. Вы обманули меня тогда, в юности, и снова обманули сейчас. Думаешь, я ничего не понимаю? Считаешь меня идиотом? Сарко прав: я был кретином и недоумком и выставил себя на посмешище, позволив себя использовать. Мне слишком многое пришлось пережить. Я тебя любил, и мне было очень больно, когда ты меня бросила. Не хочу больше страдать. Конец истории. Не желаю иметь с тобой ничего общего. Ни с тобой, ни с Сарко. И не проси меня снова стать его адвокатом, я не соглашусь. Я не хочу ничего знать о Сарко. И если бы у тебя было хоть немного соображения, ты бы сделала то же самое. Тебя он тоже держит за идиотку и использует. Разве ты не поняла, что он законченный мерзавец и псих, помешанный на собственной славе?» Тере погладила свою родинку возле носа и опустила голову. Я продолжал ругать их с Сарко, все сильнее возмущаясь. Сыпал проклятиями до тех пор, пока не услышал, как Тере что-то пробормотала себе под нос. Я замолчал, и она повторила: «Он мой брат». В комнате воцарилась тишина. Я прекрасно расслышал эти слова, однако переспросил: «Что ты сказала?» Тере подняла голову: в ее зеленых глазах была пустота, а на ее лбу прорезались три тонкие морщины. «Он мой брат, — повторила она. — Его отец — мой отец. У нас разные матери, но один отец». Тере вновь погладила пальцем свою родинку возле носа и пожала плечами, словно извиняясь.

Я тоже не знал, что сказать, и, поднявшись с кресла, сделал несколько шагов к своему письменному столу. Потом, повернувшись к Тере, произнес: «Это правда?» Она кивнула. «Но об этом никто не знает, — пояснила она. — Только его мать и моя мать. И я. Больше никто». «А Сарко?» «Он тоже не знает. Мама рассказала мне, что мы с ним брат и сестра, после того как он приехал в Жирону — незадолго до нашего знакомства с тобой. Мы с Сарко постоянно находились вместе: она знала, что мы очень привязались друг к другу, и не хотела, чтобы что-то произошло». «Почему ты не рассказала об этом Сарко?» — удивился я. «Для чего? Было достаточно и того, что одному из нас все известно. Я могла жить с этим, а он, вероятно, не сумел бы: он намного слабее, чем ты представляешь». — «Вот как?» Я заметил, что Тере плачет: крупные слезы катились по ее щекам и падали на футболку, расплываясь на ней мокрыми пятнами. Никогда прежде я не видел ее плачущей. Сев в кресло рядом с Тере, я взял ее за руку: она была влажная и теплая. «Мы были просто детьми, — сказала она. — Не знали, что делаем, никто нам ничего не сообщил». Тере продолжала плакать, не вытирая слез, будто не замечая, что они текли по ее щекам, и я понял, что она не скажет ничего больше.

Некоторое время мы сидели молча. Я гладил ее пальцы, не в состоянии сконцентрироваться ни на одной мысли: я даже не думал тогда о том, что это и было настоящее недоразумение и оно наконец разрешилось. Теперь все стало сходиться. Когда Тере перестала плакать и начала вытирать лицо руками, я поднялся, вышел из кабинета и, вернувшись с упаковкой бумажных платочков, дал ей несколько штук. «Извини, — промолвила она, вытирая слезы. — Не знаю, зачем я тебе рассказала». Тере сморкалась и утирала слезы. А я молчал. «У Сарко никого нет, кроме нас с тобой, — вдруг произнесла Тере. — И еще он болен». Она снова повернулась ко мне и