переводах и упомянул, что заказов, вероятно, будет еще больше. Он провел рукой по березовому стволу.

— А вы разбираетесь в электротехнике? — спросил папа.

— А шведским вы владеете? — не сбавляла напора мама.

Я набирала в легкие воздуху, но была не в силах вымолвить ни слова. Тронд Хенрик отковырнул полоску бересты и сказал:

— Прежде всего я напишу роман.

Было так жарко, еда на солнце потекла, напитки перегрелись. Папа сказал, что в будущем здесь будет прекрасно. Что это занятный проект. Но это был наш дом, и мы уже и так много сделали, освоились, наладили повседневную жизнь, мы завтракали, обедали и ужинали здесь. Казалось, родители не понимают, что мы уже живем здесь постоянно, день за днем. Папа то и дело промокал бисеринки пота на лбу, мама с беспокойством поглядывала на него, он выглядел раздраженным из-за постоянно выступавшей испарины, из-за того, что речь его была такой медленной. Мы купили для гостей двухлитровую коробку с мороженым, но оно растаяло прежде, чем нам удалось подать его к столу. Майкен, Сондре и Фрёйя играли в сарае, три раза Фрёйя приходила в слезах, Майкен и Сондре ее обижали. Тронд Хенрик постоянно дергался. Под конец поднялся Ян Улав.

— Надо это прекратить, — сказал он и пошел за удаляющейся в сарай Фрёйей.

Папа любил повторять: «Каждый должен реализовать свой потенциал, реализовать свои возможности».

Остаться у нас на ночь они не захотели.

— Нет, — сказала Элиза. — Ян Улав совершенно помешан на утреннем кофе, он уверен, что сварить такой кофе, какой получается в нашей кофеварке, в принципе невозможно нигде.

В ее улыбке сквозила попытка извиниться, но было и что-то еще, она выглядела почти влюбленной или не готова была принять позицию, отличную от той, которую занимал Ян Улав. И я представила себе, как я бы умоляла Элизу: помоги мне удержаться в моих отношениях с Трондом Хенриком, помоги сохранить их, чтобы опять все не полетело к чертям.

Они отправились домой, когда солнечный свет был особенно прекрасен, он высвечивал каждый цветок, каждую травинку. Я стояла у ворот сарая и смотрела на цветущий купырь, анютины глазки и клевер, на заросший остов машины, которую когда-то, много лет назад, бросил здесь старший брат Тронда Хенрика. Майкен и Фрёйе разрешили выпить остатки растаявшего мороженого прямо из коробки, как молочный коктейль. Я подошла к Тронду Хенрику и прижалась к нему.

— М-да, звезд с неба не хватают, — произнес он.

— Мама и папа? — переспросила я. Я не понимала, что он имеет в виду, мне показалось, что они вели себя высокомерно, почти нагло, вмешивались в то, что он говорил, но я никогда не думала о них как о посредственностях.

— Нет, твои родители ведь довольно пожилые, — пояснил он. — Я имел в виду твою сестру и этого типа. Так много банальностей за раз я редко когда слышал.

Говоря это, Тронд Хенрик обнял меня. Его слова звучали справедливо, но все же незаслуженно. Я знала, что жизнь — непростая штука и что она не становится проще с годами — неудавшиеся попытки приладиться друг к другу, ощущение того, что жизнь рассыпается на несколько кусков, и нет надежды смириться с этим. Я бы хотела, чтобы Тронд Хенрик принял те стороны Элизы и Яна Улава, которые я не в состоянии принять сама. И я чувствовала что-то похожее на снисходительность по отношению к Яну Улаву, ведь он старался, как мог, или просто не мог по-другому. Чтобы презирать его настолько, насколько презираю я, мне необходимо принимать и любить его таким, какой он есть.

Я отделяю куски филе семги от упаковки и кладу их в жаропрочную форму, жир от рыбы капает на стол. Тронд Хенрик в одной руке держит два бокала, в другой — коробку с красным вином и целует меня в шею. Я наполняю кастрюлю водой, чтобы сварить макароны, ставлю ее на плиту, быстро разделяю брокколи на маленькие соцветия и иду к Тронду Хенрику.

Мы стараемся придерживаться правила «золотых минут», как мы в шутку, смеясь над собой, их назвали, мы ввели это правило уже в первую нашу неделю вместе с обеими девочками. Каждый день, а лучше по нескольку раз за день мы пытались улучить момент, чтобы побыть только вдвоем. Мы потягиваем вино на застекленной веранде перед ужином, а я рассказываю Тронду Хенрику о том, как прошел обед с Гейром. Он сидит на табуретке спиной к окну, я устроилась на скамье, мы наклонились друг к другу, нос к носу, через приоткрытую дверь я слышу, как девочки играют на плей-стейшен. Стычка с Гейром, подавленность из-за Элизы и все другие неприятности оказываются ничтожными, когда я говорю о них с Трондом Хенриком. Мы целуемся не торопясь, словно нам обоим по семнадцать лет и словно мы не виделись целую вечность.

Потом он отклоняется и смотрит на меня.

— Ты умеешь готовить свиные ребрышки? — спрашивает он. Я смеюсь и отрицательно качаю головой.

— Когда-то надо начинать, — улыбается он. — Только надеюсь, ты не рассчитываешь на мою помощь.

— Только на твою поддержку при любом исходе, — обещаю я.

— Я буду поддерживать тебя всегда, несмотря ни на что, — произносит он с твердой уверенностью и улыбается так широко, что глаза превращаются в узкие щелочки.

Потом он снова целует меня, и мне никогда настолько сильно не хочется близости с ним, как в те моменты, когда мы прижимаемся друг к другу украдкой и спешим, торопливо прикасаясь друг к другу, я чувствую его тело под одеждой, и дыхание мое непроизвольно учащается. «Бип-бип-бииип» — доносится из комнаты. Я вдыхаю поглубже и поднимаюсь на дрожащих ногах, блаженство всегда так близко: мы живем вместе, вместе спим, мы всегда будем рядом, стоять друг за друга горой, терпеть друг от друга все, потому что мы оба очень стараемся, и уже через несколько часов мы вместе отправимся в постель.

Тронд Хенрик подливает вина, красное вино к семге, — Гейр бы возмутился, у нас вообще было позволительно многое, чего бы не одобрил Гейр. Я объявляю Майкен, что поговорила с Гейром, и она приходит в ярость.

— А я все равно не хочу здесь оставаться, — кричит она. — Вам что, не говорили в службе опеки, что вы должны прислушиваться к моим желаниям?

— Папе так тоже больше подходит, — уговариваю я, — следующее Рождество ты будешь с ним.

Я зову Фрёйю.

— Почему вы с папой больше не можете жить вместе? — всхлипывает Майкен, и я говорю что-то о том, что жизнь меняется, что не все