Она оглядела комнату и цветы, посмотрела на сиделку, которая оставила ее руку в покое и теперь встряхивала термометр.

— Если трещина так незначительна, то зачем все это?

Он усмехнулся:

— Я не знал, насколько это серьезно, и должен был что-то предпринять. Во всяком случае, тебе надо сейчас побыть здесь.

— Как долго это продлится? — спросила она.

— Не волнуйся, несколько дней дела будут идти без тебя.

— Я должна закончить фильм, Аллен.

— Булл возьмет это на себя, разве ты не помнишь? Все во всем, этот маленький эпизод будет иметь свою цель. Это благовидный предлог ввести его в дело прямо сейчас.

Она пристально посмотрела на него.

— Я рада, что ты нашел какое-то преимущество, но я все же хочу поскорее выбраться отсюда.

— Хорошо, — сказал он, поднимая руки. — Они поддержат тебя и понаблюдают за тобой всего часов восемь. Ты сможешь выйти завтра, если только не возникнет каких-либо неожиданных осложнений.

— Хорошо, — произнесла она, закрывая глаза. — Хорошо.

— Я не знаю, насколько это хорошо: полицейский хочет с тобой поговорить.

Она нахмурилась. Едва раскрыв рот, она спросила:

— О чем?

— Конечно, о том, кто стрелял в тебя. Как это произошло и почему.

Она опять открыла глаза, на лице было написано удивление.

— Я не помню.

— Что ты имеешь в виду, как не помнишь?

— Я имею в виду, что ничего не помню, — ответила она с растущим беспокойством. — Провал.

— Успокойся, пожалуйста. Скажи мне, что ты помнишь?

— Ничего. Совершенно ничего.

— Как же это может быть? — проговорил он с настойчивостью в голосе. — Ты знаешь, кто ты, кто я?

Ее ресницы задрожали, выражение лица смягчилось. Голос стал спокойнее, она ответила:

— Да, я знаю. И я помню, как разговаривала вместе с Буллом и Геем, с инспектором, потом вышла из конторы. У меня осталось в памяти, как я иду к болоту короткой дорогой. Деревья, листья, птицы. А потом — провал.

— Ты не видела, кто стрелял?

Она тихонько покачала головой.

— Не беспокойтесь, — мягко сказала сиделка. — Такое обычно бывает после ушибов головы. Небольшая временная потеря памяти. Не напрягайтесь.

— Временная, — повторила Джулия дрожащим голосом.

— Я надеюсь. Мы скажем доктору, и он поговорит с вами об этом. Но я надеюсь, все пройдет само собой, может быть, сегодня, завтра или через несколько дней.

— Вы думаете, это пройдет? — спросила Джулия.

Сиделка погладила ее руки:

— С Божьей помощью. И не стоит попусту говорить об этом. Какое это имеет значение?

Это было правильно, какое это могло иметь, значение?

Но это имело значение.

Джулия не была уверена, говорила ли она эти слова вслух или они просто звучали у нее в голове. Она предоставила все судьбе, думая о букете из желтых роз, которые медленно превращались в плавающие, танцующие водяные лилии. Вскоре она почувствовала, как Аллен опустил ее руку.

Через тридцать два часа Джулия уже удобно устроилась на качелях в тенистом уголке галереи тетушки Тин. Она вышла из больницы перед обедом. После легкой еды она отдыхала в своей комнате, восстанавливая силы. Головная боль то уходила, то приходила, аспирин помогал делать ее сносной. Булл всегда говорил, что она твердолобая. Очевидно, он прав.

К полудню Джулии надоело чувствовать себя больной и сидеть в одиночестве. Саммер и тетушка Тин принесли дополнительные подушки, а также книги, портативный радиоприемник и поднос с кексами и лимонадом.

Перед этим Джулии все-таки пришлось побеседовать с шерифом и офицером полиции. Обстановка была сердечной; она так часто видела их в последнее время, что это было больше похоже на светский разговор, чем на допрос. К ним присоединилась тетушка Тин, спрашивая имена людей.

Джулия начала ценить профессионализм и вежливую учтивость местной и государственной полиции в общении со съемочной группой, большая часть которой не очень-то уважала любые авторитеты и не хотела быть полезной. Более того, Джулии нравилось, когда ее называли «мадам». Но помочь она не могла, потому что мало что помнила. Всем очень нравился лимонад и беседа.

Когда они ушли, Саммер высунула голову из задней двери, потом протиснулась вся и села у качелей.

— Мне надоело, — сказала она, вытягивая губы.

— Где сегодня Донна?

— Один из ее малышей должен идти к зубному врачу. Она сказала, что я могу пойти с ними, но я не люблю эти заведения.

Глядя на удрученное лицо девочки, Джулия не смогла удержаться от улыбки.

— Я не обвиняю тебя. Но здесь могут опять начать стрелять, как сказал шериф. Тогда у тебя будет много дел.

— Я спросила Булла, можно ли мне сделать такую повязку на голову, как у тебя, — для сцены в больнице. Он сказал, что подумает.

Джулия спросила:

— Он так сказал, да?

Саммер, сидя в йоговской позе и наклонившись, чтобы достать локтями до коленей и подбородком до рук, взглянула по-взрослому на Джулию.

— Не волнуйтесь. Я думаю, он имел в виду, что посмотрит, что ты хочешь.

— Почему ты так думаешь?

— Я спросила, когда он подумает, а он сказал, когда ты поправишься.

Что-то похожее на надежду и сомнение шевельнулось в Джулии после слов девочки. Она постаралась смягчить это.

— Ты можешь обгореть в последней сцене, а не получить сотрясение.

— Да, но я не понимаю, почему не могу получить такое же сотрясение, как ты. Конечно, если ты перевяжешь мне всю голову, будет впечатление, что сгорели волосы. Это будет хорошо сделано.

— Тут у тебя преимущество.

— А может быть, мне изобразить перелом ноги? Или руки?

— С шиной, да? Тебе не кажется, что сцена будет выглядеть лучше, если ты просто будешь лежать бледная, маленькая и жалкая под простыней?

— Но с перевязанной головой?

— Да, — сказала Джулия серьезно.

Девочка сильно нахмурила брови, они задвигались вверх и вниз, словно проверяя свое рабочее состояние.

— Больше я не хочу, чтобы у меня из носа торчали эти зеленые трубки. Это ужасно.

— Никаких зеленых трубок, — согласилась Джулия.

Саммер высвободилась из своей позы и пошла взять лимонад. Вернувшись, она села, вытянув перед собой ноги. Выпив полстакана лимонада, она облизала губы, прежде чем начать говорить.