— Мне сказали, что ты нашел меня на болотах и привез в больницу. Я действительно…

— Если ты хочешь поблагодарить меня, то не надо, — его голос напрягся, когда он сел на ограду галереи, вполоборота к ней, одной ногой упершись в пол. — Я не должен был оставлять тебя одну. Если бы я этого не сделал, ничего не произошло бы.

— Ты был там! Я знаю, но не могу вспомнить точно, о чем мы говорили. Кажется, это имело отношение к Буллу и картине; я и вправду помню ту часть с ним и Дэйвисом, прежде чем бросилась в леса, словно какая-нибудь дикарка.

Он повернулся посмотреть на нее, его взгляд был задумчивым.

— Ты и правда не помнишь?

— Какие-то обрывки, ощущения, но это почти все.

— Например? — Его глаза заблестели.

Она слышала нотки любопытства в его голосе.

— Не знаю, так, кое-что.

— Значит, если я скажу, что ты просила любить тебя со всей страстью, жаром и пылом, прямо под открытым небом, ты даже не знаешь, произошло это или нет?

— Это не смешно! — сказала она с негодованием, которое не могло скрыть легкую дрожь ее голоса.

— Думаю, так и есть. Не могу поверить, что ты способна забыть такую важную вещь.

Она посмотрела ему в глаза.

— Какую?

— Не уверен, что я должен говорить: это может рассердить тебя.

— Вероятно, не больше, чем то, что ты сидишь здесь и смеешься над тем, что я не могу себе даже вообразить!

— Знаю, но это так соблазнительно.

Она была настроена скептически, но казалось, прошло много времени с тех пор, как она видела подобное забавное выражение на его лице.

— Ну, так ты скажешь мне или будешь сидеть и хохотать сам с собой?

— Не всегда можно верить тому, что говорит женщина в порыве страсти, но ты клялась, что обожаешь меня до безумия и хочешь остаться…

Он замолчал, и смех исчез из его глаз. Он посмотрел на свои сцепленные руки.

— Если я так говорила, — медленно произнесла Джулия, — тогда ты поступил мудро, что убежал и бросил меня.

Он резко поднялся, шагнул к ближайшей колонне и оперся о нее спиной:

— Ты не говорила этого. Это была неудачная шутка, извини. На самом деле ты сказала, что считаешь, это я убил Пола ради его жены, потом Стэна, потому что он мог догадаться, что это сделал я…

— Я… нет, я не могла, — она с трудом выдавливала из себя эти слова.

— Возможно, нет. Возможно, ты просто намекала на это. Эффект тот же.

— Какой… эффект?

— Я дал волю своему ослиному упрямству, и ты едва не погибла.

— Звучит так, словно все это было спровоцировано. Но ничего не произошло. Оставим это.

Он повернулся к ней, держа пальцы в карманах. Глядя на Джулию без тени улыбки, он произнес:

— Хотел бы, но не могу, пока ты не вспомнишь все, что сказала в тот день.

— Неужели это так важно?

— Мне так кажется.

— Что, если я никогда не вспомню?

Послышались шаги, приближающиеся к открытой двери в столовую; возможно, тетя Тин пришла сообщить, что все готово. Он произнес быстро, чтобы никто не успел вмешаться в разговор:

— Это могло бы стать самым лучшим событием.

После обеда Рей помог своей тетке с посудой, смеясь и поддразнивая Саммер, вовлекая ее в общую уборку. Одновременно тетя Тин вытеснила Джулию из столовой в павильон. Заметив, что Булл собирается откланяться, Джулия схватила его за руку, напомнив, что они хотели поговорить.

Павильон не был большим, да и пользовались им нечасто; тетя Тин предпочитала развлекать своих гостей на задней галерее или у себя на кухне. В результате эта комната приобрела вид музея. Здесь стоял старинный орган с трубами, стершимися бархатными педалями и серебряными подсвечниками на одной из панелей. Над камином висело огромное зеркало в стиле рококо, наклоненное под весьма опасным углом, но единственно приемлемым для отражения в нем всей комнаты. На одной из стен была нарисована древняя сценка из римской жизни, а на другой — поблекшая Мадонна с Младенцем, украшенная высохшими пальмовыми ветвями, оставшимися с прошлогодней пасхальной службы. Из мебели в павильоне стояли четыре красивых кресла и два стула, все обитые жаккардовой тканью золотисто-желтого цвета, видимо некогда белой, и расставленные вокруг камина. Единственным более или менее современным предметом здесь был консольный радиоприемник тридцатых годов, корпус которого был оклеен фотографиями той поры, перемешавшимися со школьными снимками Рея.

Комната с ее старинной обстановкой никак не напоминала киношные декорации, ожидающие актеров. Джулия протянула руку и коснулась медного кувшинчика и стоявших в нем восковых цветов, потом произнесла заранее отрепетированные слова с большей легкостью, чем ожидала.

— Я хотела поговорить с тобой о концовке «Болотного царства», мне хотелось бы сделать кое-какие изменения.

Булл, стоявший в центре комнаты, одновременно с ней сказал:

— Кстати, насчет концовки — не думаю, что она удачна.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Начинай ты, — предложил он.

— Нет ты. Ты же режиссер.

— Подлизываешься? Ты? Перестань!

Грубость она ожидала, но сарказма, когда она так усердно старалась быть благоразумной, — нет.

— Тебе видней!

— Верно. Мы режиссеры, мы оба, и не забывай этого. Итак, что у тебя за идеи?

На мгновение Джулии показалось, что она сейчас расплачется. Она проглотила застрявший в горле комок, потом принялась выкладывать все, что было у нее на уме.

Ее идеи сработали; они обнаружили это на следующий же день во время съемок в больнице. Джулия с помощью Булла и Рея переписывала сцену всю ночь. Офелия, будучи заранее предупреждена, висела часами на телефоне, пытаясь продлить на несколько часов их время съемок в больнице и на улице. Мадлин, Вэнс и Саммер быстренько репетировали новые диалоги, пока шла подготовка к съемкам. И все же, несмотря ни на что, новый финал стоил таких усилий.

Саммер, лежащая забинтованной на больничной койке, выглядела ангелом, но говорила, как маленький «крепкий орешек», ничего больше не боящийся, способный задать жару другим, а своей матери — создать проблемы в будущем. Сцена, где Жан-Пьер объяснял, что он должен уехать, потому что его разыскивала полиция за похищение, была буквально пронизана эмоциями. Те несколько фраз, которыми они обменялись при прощании, были наполнены щемящей любовью и пониманием тех жертв, которые приносил каждый из них. То, как девочка смотрела вслед Жан-Пьеру, когда он выходил из комнаты, потом вылезла из кровати и глядела в окно, как он уезжает, заставило съемочную группу замереть и затаить дыхание. Когда они услышали магические слова: «Снято!», все разразились аплодисментами и поздравлениями.