class="p1">– Мать, которая спокойно смотрит на то, как ее сын нарушает брачное обязательство? Я ни разу не дала повод усомниться в моем уважении к нему и к вашей семье, чтоб вы знали. Но хочу, чтобы моя дочь чувствовала, что ее любят, и с самого начала поняла, как важно отстаивать свое достоинство. А честь имени – уже во вторую очередь.

Джованна ошарашена и не может подобрать слов. Она смотрит на свои морщинистые руки и теребит обручальное кольцо мужа.

– Иной раз достойное имя – это единственное, что позволяет выжить, – бормочет она наконец.

Но Франка уже не слышит ее. Она поспешно выходит, оставив свекровь одну посреди комнаты.

Так и есть, думает Джованна. Имя Флорио – атрибут высокого общественного положения и власти – служило опорой ее браку, было смыслом ее жизни. И таковым оставалось, даже если после смерти Иньяцио внутри нее разверзлась пустота, которую она с трудом заполняла молитвами.

На черное платье падает свет из окна, лишает ее воли. Из парка доносится запах последних цветов и лязг садовых ножниц, обрезающих сухие ветки.

Джованна смотрит на двери, за которыми скрылась Франка.

И думает: тебе еще много чему предстоит научиться, дочь моя.

* * *

Франка прислоняет голову к косяку двери, в одной руке она держит ключ, другую положила на грудь, чтобы успокоить сердцебиение. Глубоко дышит.

Из-за открытой двери гардеробной выглядывает Диодата, кивнув:

– Синьора, я нужна вам?

– Нет, спасибо. У меня разболелась голова, и я немного отдохну. Никого ко мне не впускай.

Диодата снова кивает:

– Закрыть двери на балкон?

– Да, пожалуйста.

Оставшись наконец одна, Франка сбрасывает туфли и ложится на кровать, прикрывает глаза рукой. Комната погружена в полумрак. В воздухе витает аромат ее духов. Это ее убежище. Каждый раз, когда кто-то, будь то свекровь, Иньяцио или Палермо, лишает ее спокойствия, ей достаточно зайти в эту комнату, посмотреть на розы на полу и на фрески на потолке, чтобы снова его обрести.

Она не перестает думать о том, что ей сказала Джулия несколько месяцев назад. Что ей нужно набраться сил и поставить себя на первое место. Но как же трудно бороться с теми, кто тебя осуждает, обсуждает, обвиняет. Как же тяжело добиться, чтобы тебя ценили за то, кто ты есть, а не только за то, кем ты предстаешь в глазах света.

Франка погружается в легкий сон, который обволакивает ее, успокаивает и освобождает от тревожных мыслей.

Ее сон, однако, перерывает назойливый шум. Кто-то стучит в дверь.

Она громко вздыхает, переворачивается на другой бок, закрывает голову подушкой.

– Я же сказала меня не беспокоить! – восклицает она.

– Дорогая, это я, Иньяцио. Открой!

Он снова стучит, более настойчиво.

– У меня для тебя сюрприз.

Сюрприз.

Сердце Франки наполняется горечью, от спокойствия, подаренного сном, не остается и следа. Всего лишь год назад при этой фразе она тут же бросилась бы к нему. Но теперь она понимает, что сюрприз – это знак раскаяния, молчаливое признание вины. Таким образом Иньяцио успокаивает совесть: дарит жене драгоценное украшение после того, как изменил ей, удовлетворив прихоть любовницы.

Ей не нужно его раскаяние.

Она встает с постели, идет открывать дверь. Впускает его, не удостоив взгляда. Садится за туалетный столик, вытаскивает шпильки, распускает волосы, расчесывает их.

Иньяцио улыбается ей в зеркале, поглаживая ее шею. Шепчет комплименты и кладет ей на колени кожаный футляр.

– Моей королеве. – Тыльной стороной ладони касается ее щеки. – Открой.

Она вздыхает. Хватает футляр, вертит в пальцах.

– Кто она?

– Что? О чем ты…

Франка перебивает:

– Та певичка, что выступает в «Аламбре» полуголой?

– Боже мой, Франка, как ты можешь такое говорить? – Иньяцио обескуражен. – Я что, не могу сделать подарок жене просто так, без повода? Зачем на меня наговаривать? Тебе это не идет!

Наконец она открывает футляр, видит кольцо с сапфиром-кабошон и бриллиантами. Затем оборачивается и пристально смотрит на Иньяцио.

– Подарок без повода? – спрашивает она ледяным тоном. – Чем больше твои глупости, тем дороже твои подарки, вот где правда. Уже все знают, что ты мне изменил. В очередной раз.

Она борется со слезами. Нет, она не заплачет, не позволит себе.

– Эти распутники из твоего клуба обо всем рассказали своим женам, а они… они передали мне!

Иньяцио делает шаг назад. Его взгляд выражает удивление и досаду.

– И ты слушаешь этих…

– О, не трать время, не отпирайся. Мне известно все до малейших подробностей: о вечерах, проведенных с ней, о тостах в клубе, которые ты поднимал за свою победу. Знаю даже, как ты хвалился приятелям, какая она… уступчивая. От меня ничего не утаили.

Сжимая в руках футляр, она повышает голос:

– И знаешь, что я ответила этим гадюкам после того, как они рассказали мне все это? Что их мужья так хорошо осведомлены, потому что составляли компанию моему!

Иньяцио растерян. Тихо роняет, отвернувшись:

– Ослы и рогоносцы…

Потом снова поворачивается, улыбается, пытается обнять.

Но Франка уворачивается, отталкивает его.

– Сокровище мое, эти женщины занимаются пустой болтовней… Да, я был на нескольких выступлениях, и эта… женщина оказывала мне знаки внимания и дарила улыбки. И больше ничего. – Фыркает: – Многие мужчины завистливы гораздо в большей степени, чем женщины, и придумывают…

– Завистливы? – Франка горько смеется, запрокидывая голову. – Еще бы они тебе не завидовали! Ты укладываешь в постель самых красивых женщин, закидываешь их деньгами… Можно сказать, когда они с тобой, на них, кроме денег, ничего и нет!

– Перестань говорить пошлости! – отбивается Иньяцио.

– Ах, я говорю пошлости? Я? – Франка вскакивает, кидает в мужа кольцо, оно подскакивает на полу. – Мне не нужны подарки, черт побери! Я твоя жена, а не продажная женщина! Убирайся! Убирайся к этой потаскухе, которая ждет тебя, раздвинув ноги!

Иньяцио отходит, подбирает с пола кольцо, потом окидывает взглядом разъяренную Франку.

– С меня хватит! Ты больше доверяешь этим сплетницам, чем собственному мужу, – произносит он негромко, пытаясь придать голосу презрительности. – Я вернусь, когда ты успокоишься.

Франка не двигается, руки опущены, глаза закрыты.

Слышит, как дверь открывается и с силой захлопывается.

Слезы льются по ее покрасневшим щекам. Она плачет и чувствует тяжесть, тревогу в груди, которая разрастается и как будто дышит, точно живая.

Она плачет, но не потому, что он ей изменил. А потому что знает, что простит его. Да, так и будет, и причина не в том, что Джованна советовала прощать его всегда.

Она простит его, потому что любит, любит по-настоящему. И всей душой желает, чтобы ее любовь изменила его, чтобы Иньяцио понял, что никогда не найдет женщину, которая любила бы