Это новый Палермо. В его детских воспоминаниях Палермо – нарядный, благопристойный город. Теперь же он распоясался и обнаглел. Было время, он подглядывал в щели ставней и шушукался в кулуарах. Теперь он пялится на тебя в открытую, готовый позлословить по поводу твоей одежды, экипажа, круга общения. И такая бесцеремонность до глубины души возмущает Иьяцио.

Его взгляд останавливается на прачке, которая несет корзину с кучей белья и тянет за собой босоногого мальчугана. По обеим сторонам улицы все еще стоят лачуги, где ютятся нищие семьи и женщины с потухшими взглядами вечно ждут своих мужей, работающих на фабриках или ушедших в море. Этих людей Палермо предпочитает не видеть, и все. Он сам не хочет их видеть, хотя мать настаивает, чтобы он занялся какой-нибудь благотворительной деятельностью. Да, он хорошо знает, как это важно для престижа семьи. И правда, Флорио организовали столовую для бедняков, и Франка состоит в конгрегации дам Джардинелло и всегда всем помогает, особенно брошенным девушкам… Он, как предприниматель, дает работу и хлеб морякам компании «Генерального пароходства», литейщикам завода «Оретеа», механикам дока. Не говоря уже о многих других, в том числе за пределами Палермо…

Погрузившись в свои мысли, Иньяцио запускает руки в волосы, затем осторожно их убирает, стараясь не растрепать прическу. Любуется собой в отражении оконного стекла: напомаженные усы, гвоздика в петлице, бриллиантовый зажим на аккуратно завязанном галстуке – безупречный образ.

Портят все только эти бумаги на письменном столе, которые надо прочитать и, приняв решение, подписать.

Иногда, когда он остается в кабинете один, ему кажется, он слышит шумы, как будто дом жалуется на мучительную боль. Словно стены за деревянной обшивкой медленно испещряются трещинами. Нелепая мысль, конечно, но ему не по себе.

Иньяцио отходит от окна, оборачивается и смотрит на картину, заказанную отцом у Антонио Лето, на которой изображена винодельня в Марсале. Вода перед зданием зеленоватая, спокойная, свет теплый, бархатный.

Вот этого спокойствия ему сейчас не хватает.

Морю Флорио обязаны своим богатством. С этой мыслью он борется уже несколько недель. От него потребовали радикальной модернизации пассажирских пароходов, таково условие для продления соглашения. Он противился, говорил, что распорядится, откладывал. Однако больше у него нет возможности уклоняться от этого требования.

Но где взять денег? Из-за махинаций «Кредито Мобильяре» – будь он проклят! – Иньяцио был вынужден залезть в денежные депозиты коммерческого дома. Ради спасения имени Флорио он выкупил сберегательные и чековые книжки палермских вкладчиков, заплатив им из собственного кармана и взяв на себя их долги по ценным бумагам. Он предпринял шаги, чтобы подобраться к пассивам «Кредито Мобильяре» и вернуть деньги, помимо части личного капитала, который он вложил, но все тщетно. Да, он сохранил доброе имя семьи, но у него почти не осталось наличности, только ворох никчемных облигаций.

Бумаги, бумаги, бумаги. Только и есть что бумаги.

Выход один: он вынужден просить кредит у Итальянского коммерческого банка, чтобы покрыть текущие расходы. Он, который никогда ничего не просил, должен идти на поклон и выпрашивать. Деньги, доверие, кредит.

И не только. Есть еще кое-что, что его страшно расстраивает, но в чем он никогда никому не признается. Слишком горд, чтобы признаться даже самому себе, какую он совершил ошибку в оценке благонадежности партнера. Многие, начиная с Галлотти и его зятя Пьетро, советовали ему вести себя осмотрительнее и не верить заверениям руководства банка.

А что он?

Иньяцио представил, как бы поступил отец, окажись он в подобной ситуации. Хотя отец никогда бы не попался в подобную ловушку. Не доверился бы слепо другим.

Он чуть ли не с облегчением думает, что отец не узнает о его ошибке, но тут же ощущает горькое разочарование от осознания того, что если бы отец был жив, то отчитал бы его и выставил за дверь.

Невыносимая мысль. Иньяцио ходит по кабинету, перебирает в памяти, кто подтолкнул его к такому решению, кто принимал горячее участие в сделке, – ведь очевидно, что вина не только в нем. И приходит к выводу, что у этой ошибки есть имя и фамилия.

Джованни Лагана.

* * *

Джовануцца лопочет, поднимает глазки, смеется. Напротив, сидя на корточках, ее мать протягивает к ней руки. С помощью няни, мадмуазель Кудрэ, малышка делает один шаг, затем другой. Для нее это новый опыт, она очень старается, это видно по ее напряженному взгляду и по тому, как она сжимает губки.

– Иди ко мне, сердечко мое, – подбадривает ее Франка и хлопает в ладоши.

Почувствовав, что малышка сохраняет равновесие, няня отпускает руки. Переваливаясь с ножки на ножку, Джовануцца доходит до матери и смеется, приоткрывая зубки, похожие на маленькие жемчужины.

– Умничка моя! – Франка обнимает ее, покрывает маленькую шейку поцелуями.

– Нельзя сидеть на полу. Это неприлично.

Как привидение, у нее за спиной неожиданно вырастает Джованна.

Непроизвольно Франка прижимает к себе ребенка еще сильнее, глядя на свекровь снизу вверх.

– Я со своей дочерью в ее комнате. Мы играем. Никто на нас не смотрит, – отвечает она невозмутимо.

Джованна переводит взгляд на покрасневшую мадмуазель Кудрэ, которая, еле заметно кивнув, собирается выйти, но Франка просит ее подождать и передает ей в руки Джовануццу.

– Погуляйте с ней, пожалуйста, пусть ребенок подышит свежим воздухом, – говорит она ей по-французски.

– Ты ее балуешь, – произносит Джованна, как только мадмуазель Кудрэ с малышкой выходят. – Девочкам нужна строгость. Больше чем мальчикам.

– Строгость? – восклицает Франка с горькой усмешкой, вставая. – Ваш сын всегда делал то, что хотел, и до сих пор ведет себя как капризный ребенок!

Джованна наклоняет голову, удивленная таким выпадом.

– Что ты имеешь в виду? – отвечает она, раздражаясь.

– Ваш сын, мой муж, – избалованный мальчишка. Он не думает о последствиях своих действий. И не делайте вид, что не знаете, о чем весь Палермо болтает без умолку. С тех пор как в город приехала эта певичка… – Франка морщится, – которая выступает чуть ли не с голой грудью, он каждый день пропадает в варьете «Аламбра», в Форо-Италико. Всегда в первом ряду. А потом ждет ее после выступления.

– А!

И больше ничего.

Франка возмущенно смотрит на свекровь. Та не отводит взгляд.

– Я уже тебе как-то говорила, дочь моя, – отвечает Джованна. – Тебе нужно научиться не обращать внимания на определенные вещи.

– А я и не обращаю. Но это не значит, что он имеет право так себя вести. Так же и у вас нет права вмешиваться в воспитание моей дочери.

Джованна вздрагивает. Она не привыкла, чтобы ей перечили.

– Тебе следует прислушиваться к тем, у кого больше опыта, и как мать, я…