— Судя по обстоятельствам — довольно неплохо… Добрый день, папа.

— Добрый день.

Чарльз вслед за Викторией вышел в коридор. Отец и дочь стояли рядом и смотрели наверх, на Фрэнсис. Ее задело, когда она увидела, как очаровательно опять выглядит Виктория. Она коротко постригла волосы, как делала это, когда была совсем молодой. Ее платье было чуть выше колен, из светло-зеленого муслина, с глубоким вырезом и широкой, в бело-зеленую полоску, лентой на талии, завязанной сбоку. На ногах — элегантные белые туфли. Виктория казалась очень нежной и хрупкой. Она и Чарльз с его аристократической внешностью, с серебристыми волосами и в первоклассно сшитом костюме являли собой великолепную картину. «На их фоне я, должно быть, действительно кажусь драной кошкой», — подумала Фрэнсис.

— Я как раз собралась уходить, — сказала Виктория. — Приезжай как-нибудь к нам в Дейлвью. — Это прозвучало вежливо, но без капли искренности.

— Хорошо, как-нибудь, — ответила Фрэнсис так же ни к чему не обязывающей фразой и повернулась к Чарльзу: — Отец, не жди меня к ужину. Мне нужно еще раз уехать.

— Куда же? — спросила Виктория.

— У нас новый арендатор. Нужно обсудить с ним пару вопросов.

Виктория ничего на это не ответила и, сопровождаемая отцом, вышла из дома. Фрэнсис побежала наверх, в свою комнату, чтобы переодеться. Она и так потеряла слишком много времени, и ей нужно было спешить.

Спустя полчаса она припарковала свой автомобиль рядом с небольшим каменным домом. Он стоял на возвышенности, примыкавшей к лесу позади усадьбы Дейлвью, и являлся частью поместья. Дом был старый; вблизи можно было заметить, что повсюду между камнями вылезла глина и вместо нее в щелях проросли мох и лишайник. В крыше в некоторых местах зияли прорехи. Дому было примерно лет сто пятьдесят, и он слишком долго подвергался воздействию суровых ветров, которые особенно часто бушевали над плоскогорьем весной и осенью. Здесь, наверху, было мрачно и неуютно, и неудивительно, что уже давно никто не хотел жить в этом доме.

Фрэнсис вышла из машины. Дневная жара даже здесь сводила на нет малейшее дуновение ветра. Все замерло. Над горами висела давящая духота. Фрэнсис показалось, что она стала чувствовать себя хуже, хотя приближался вечер, который должен был принести прохладу. Она не могла пошевелить рукой, не покрывшись по́том.

Входная дверь открылась.

— Мне кажется, будет гроза, — сказал Джон и вышел из дома.

Фрэнсис улыбнулась ему. Она надела красивое платье и причесала волосы, подумав при этом в сотый раз, не следует ли ей их подрезать. «Возможно, после этого я буду выглядеть моложе», — подумала она, озабоченно разглядывая свое лицо в зеркале.

«Худое лицо делает ее старше своих лет», — сказала Виктория. Возможно, она права, но — пусть катится к черту! У нее слишком много дел, чтобы думать еще и о том, что бы такое сделать, чтобы ее щеки стали полнее, а нос — не таким острым.

Но Фрэнсис знала, что именно сейчас она симпатична. Она знала, что Джону нравится, когда она загорелая, — чудо при ее белой коже! Что он любит ее грубые руки и длинные непослушные волосы.

Я никогда их не обрежу, решила она, когда Джон притянул ее к себе и погрузил руки в ее волосы. Его губы прижались к ее губам. Украденные поцелуи. Украденные часы. И все-таки мир вокруг изменил свое лицо.

Золотые дни. Что-то от их блеска вернулось.

У Барбары заболели глаза. Сколько часов она уже сидит за кухонным столом и читает? Подняла голову — и чуть не вскрикнула от боли. Ее тело было так напряжено, что по всему позвоночнику от шеи вниз потекла ужасная боль. В течение нескольких часов она не меняла свое положение.

Стрелки на кухонных часах показывали пять. По ту сторону окна стояла кромешная тьма. В печи горел слабый огонь. В помещении было довольно прохладно; кроме того, Барбара почувствовала слабость от голода.

Это был хороший предлог, чтобы оторваться от чтения; к тому же она обнаружила, что Фрэнсис Грей в этом месте сама сделала паузу. Вставленный листок-закладка указывал на то, что дальше начинается вторая часть. Таким образом, первая заканчивалась — без каких-либо дальнейших комментариев — в маленьком доме где-то на плоскогорье позади Дейлвью жарким, предгрозовым июльским вечером 1919 года.

Фрэнсис и муж ее сестры на одном из, очевидно, регулярных страстных свиданий… Во время их встреч в течение нескольких недель в маленькой комнатушке на побережье Северной Франции они нарушили табу. Джон Ли вернулся с войны другим человеком. Он был убежден в том, что повел себя как трус, не мог с этим справиться и озлобился. В отличие от Джорджа, который выбрал уединение и выражал страдание своей души в производящих ужас картинах, Джон надел на себя маску холодного равнодушия, говорящую о том, что его больше ничего не интересует; теперь он с презрением относился ко всему, чего раньше хотел и добивался, за что боролся. Что такому человеку было делать с очаровательной скучной куклой Викторией? Моральных принципов, которые раньше удержали бы его от того, чтобы изменять своей жене и постоянно травмировать ее своим отталкивающим поведением, у него больше не было. Жизнь показала ему свое злое лицо; возможно, теперь настала его очередь показать, что он тоже может быть злым.

А Фрэнсис давно научилась брать то, что хотела иметь. Между сестрами теперь установилась открытая вражда, и Фрэнсис, понятное дело, не тратила свое время на осознание чувства вины.

Если б не этот проклятый снег, подумала Барбара, то можно было бы пойти и посмотреть, существует ли еще та самая старая лачуга…

Она встала, подложила в печку дрова, и уставшее пламя вспыхнуло с новой силой. Некоторое время сидела у огня и грела руки, а когда встала, у нее потемнело в глазах и закружилась голова, так что пришлось ухватиться за спинку стула. Желудок наполнился жгучей болью. Барбара и понятия не имела, что голод может вызывать такие боли.

— Ничего не поделаешь, — сказала она тихо себе под нос, — один из нас завтра должен тронуться с места и попробовать раздобыть что-то из еды.

Она как раз размышляла, где может быть Ральф — тот не показывался весь день, — как неожиданно зазвонил телефон.

Барбара вздрогнула от испуга, словно услышала пистолетный выстрел, и на секунду замерла в замешательстве. Хотя они лишь несколько дней жили, будучи отрезанными от внешнего мира, ей казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как они соприкасались с такими каждодневными благами цивилизации, как, например, телефон. Холод, постоянное ощущение голода, медленно ползущие часы увеличивали реальное время во много раз. Где-то в другой жизни существовали телефоны, доставка пиццы и пенистые ванны. Все это осталось далеко позади…

Опять пронзительно зазвонил телефон, и Барбара наконец сдвинулась с места. «Мир еще существует, — подумала она взволнованно, — и он нас не забыл!»