На стол полетел небольшой белый платочек, измазанный чем-то тёмно-красным.

— Что это? — В голосе Эдриана слышалось недоумение.

— Кровь Эмирин! — Триш даже в ладоши захлопала. — Она наконец разрешила мне поэкспериментировать с амулетом против магии Разума!

— Ничего себе… Щедро… И с чего ты хочешь начать?

— С кровного силового камня. Поможешь?

— Конечно.

Я с интересом наблюдала, как они освобождают пространство на полу посреди помещения, кладут в центр платок с кровью Эмирин, расчерчивают пол при помощи мела, крови Триш и какого-то зелья, рисуя бесчисленное количество неизвестных мне рун. Помещают между этими рунами засушенные травы и цветы, брызгают туда кровью. Шепчут какие-то заклинания, отчего загораются и вспыхивают алым контуры. А потом кладут рядом с платком маленький серый камушек, и он вдруг начинает краснеть, как железо, которое бросили в раскалённую печь.

— Получилось? — еле слышно выдохнул Эдриан, стоя у края начерченных мелом переплетений рун.

— Кажется…

Триш осторожно взяла в руку камень. Поднесла к глазам, повертела, рассматривая со всех сторон, и улыбнулась.

— Да, получилось! Отличная основа для артефакта. Практически безграничный накопитель! Осталось только понять, как сделать так, чтобы он защищал от магии Разума…

— Думаешь, это возможно?

— Уверена!

Я ухмыльнулась, отворачиваясь от Эдриана и Триш.

Все эти дни, с того самого вечера, когда Рональдин рассказала нам с Миррой про амулет, что висел у меня на шее, я гнала прочь от себя любые мысли о нём и словах Дин.

«Я вижу здесь кровь троих».

Троих. Мою, Эмирин и Триш Лаиры.

Должна была быть ещё одна. Кровь моей мамы. Я понимала это, но не хотела думать и рассуждать.

И если бы Кара Джейл действительно существовала на свете…

Но увы — это было всего лишь имя.

Сон переменился.

Теперь я находилась не в Эйме. Я шла вместе с Триш вверх по широкой деревянной лестнице, и сам дом тоже был деревянным, и в воздухе пахло деревом, свежескошенной травой, смолой и мёдом.

Скорее всего, это Арронтар — лес оборотней, в котором выросла Триш. Она, кстати, была ещё совсем мелкой — лет одиннадцать, не больше.

— Ри! — закричала Триш, врываясь в какую-то комнату. — Гляди, что я придумала!

Это был кабинет. Эмирин сидела за столом и что-то писала на листке бумаги. Увидев воспитанницу, она улыбнулась и встала из-за стола.

— И что же ты придумала, волчонок?

Меня вдруг будто бы иголкой кольнуло.

Как я могла забыть?! Нет, правда — как я могла?..

«Спокойной ночи, Шани, мой родной волчонок».

«Завтракать будешь, волчонок?»

«Нет, волчонок, это заклинание нужно читать иначе…»

Мама часто называла меня так. Не постоянно, но довольно часто…

И её голубые глаза… Это ведь были глаза Эмирин. Только без золотых искорок, но всё же — они…

Вот почему мне так нравится в них смотреть.

— Накопители! Накопители, в которые мне нужно сбрасывать излишки силы, чтобы не перегореть! Я их немного изменила. Теперь они могут светиться не круглые сутки и не будут мешать мне спать!

Триш взмахнула рукой — и прямо перед ней появился фонарик на длинной тонкой ножке, с абажуром, напоминающим шляпку гриба. Он светился так ярко, что я поморщилась.

А потом она хлопнула в ладоши — и фонарик погас.

— Здорово, правда? — Триш радостно улыбнулась, и Эмирин кивнула. Привлекла её к себе и поцеловала в щёку.

— Умница моя.

Да… Я помню эти накопители. Они появлялись в любом постоялом дворе, где ночевали мы с мамой. И в нашем доме в Тихоречном они тоже были.

Мама называла их «наши грибочки-светлячки»…

Я только на секунду закрыла глаза — и оказалась в другом месте.

Здесь было темно, хоть глаза выколи. Я с трудом рассмотрела очертания глухого леса, небольшой полянки и быстрой, но явно очень холодной речки. Я понятия не имела, где нахожусь — тут не было ничего, что могло бы сказать мне о том, какие это земли.

А потом ярко вспыхнул силовой портал, и оттуда вывалилась Триш. Силовые порталы —экстренные порталы на чистой силе, после подобного перемещения можно и умереть…

Но она была жива. Потрепана, но жива. В рваном местами платье, какая-то грязная, в крови и земле. Дыхание вырывалось из её груди с хрипами, из носа лилась кровь, лицо опухло и было не только грязным, но и заплаканным.

А потом я заметила, что у Триш больше нет красного глаза. Теперь её глаза были обычными — карими.

Она подползла к речке, волоча по земле будто бы перебитые ноги, и стала жадно пить ледяную воду. Закашлялась, но упрямо продолжала пить, а потом погрузила туда руки по локоть, и я увидела, как засветились её ладони.

Да… это был известный мамин трюк. Она научила меня наполнять резерв, используя силу текущей воды, ещё когда мне было шесть.

Наконец Триш отползла от речки, взяла в руки острый сук и принялась очень быстро чертить им на земле какие-то руны, не переставая что-то бормотать. Я не понимала, что она делает.

Я вообще была не уверена, что хочу это понимать.

В конце концов она села в центре нарисованной пентаграммы, зубами расковыряла уже почти засохшую ранку у себя на ладони и сбрызнула землю несколькими каплями крови. Потом взяла в руку амулет, который висел у неё на шее — хорошо знакомый мне амулет, — и зашептала:

— Эйя рейз лори… Эйя рейз лори… Эйя рейз лори… — закашлялась и продолжила: — Кара джейл неррит… Кара джейл неррит… Кара джейл…

Контуры пентаграммы засветились ярко-алым, и мне показалось, что Триш застонала от боли. Из глаз её брызнули слёзы, но она стёрла их ладонью и упрямо продолжила:

— Кара джейл неррит! Неррит!

Из-под земли раздался гул. А потом контуры погасли, сам амулет вспыхнул, и на миг из ярко-алого стал настолько белым, что я даже во сне зажмурилась.

А когда я открыла глаза, Триш ладонями стирала с земли все рисунки. Закончив, она достала из волос заколку, напоминающую жучка с очень острыми лапками, и, хорошенько размахнувшись, загнала этого жучка себе под кожу в районе ключицы.

Меня передёрнуло. Но Триш даже не поморщилась, только зашептала что-то непонятное.

Секунда… другая… И я наконец увидела мамино лицо. Такое, каким я его помнила — голубые глаза, как у Эмирин, белая кожа, каштановые волосы, чуть вьющиеся на кончиках. И маленькая родинка на левом виске…

Странно. Я так мечтала вновь увидеть маму все эти десять лет. Но теперь я совсем не была рада.