Для фильма он написал песню «О конце войны», но Говорухин про нее и слышать не хочет, как и про «Балладу о детстве». Это же, говорит, будет петь никакой не Жеглов, а Высоцкий. Пусть и за кадром споет – все равно выйдет полное разрушение образа. Наверное, он прав, но жалко, что такая картина останется без единой песни.

Но одной привилегии Высоцкий добился – это не носить милицейского мундира. Кепка, коричневый пиджак с орденом Красной Звезды на лацкане – только таким будет Жеглов из серии в серию. Очень этим недоволен был консультант картины – милицейский генерал. Чтобы бросить ему кость, придумали домашнюю сцену, где Жеглов перед Шараповым разок в форме появляется, а потом садится за фортепьяно и напевает Вертинского. А в целом получается очень недурственно, и главный герой нашей эпопеи уже зажил своей жизнью, на ходу рождается множество штрихов и подробностей. Во время съемок иногда набегает толпа будущих зрителей, которым уже сейчас не терпится взглянуть на Высоцкого без посредства телеэкрана.

В сентябре-октябре – два турне по Северному Кавказу. Сначала вместе с Севой Абдуловым неделю работали в Ставрополе, выступили в Пятигорске и Кисловодске. Потом – Грозный, Орджоникидзе, Махачкала. В столице Чечено-Ингушской республики концерты проходили на стадионе для ручных игр. Там-то и прозвучала впервые новая песня «Летела жизнь»:

На этих словах к площадке подлетает народный артист СССР Махмуд Эсамбаев в неизменной папахе и в элегантном белом костюме. Опускается на колени с криком: «Володя, ты сам не понимаешь, какую ты песню написал!»

С тех пор как Хрущев вернул чеченцев и ингушей из Сибири и Казахстана в родные места, прошло немного времени – каких-нибудь двадцать лет. Но ни говорить вслух, ни писать об этом не разрешается – у народа украли историю.

И вдруг обо всем этом открытым песенным текстом, без намеков и аллегорий, без пафоса, а с грубоватой, но добродушной фамильярностью повествует человек совершенно не кавказского происхождения:

Поняли они, кто под «самым главным» имеется в виду? Ведь даже не из осторожности он так Сталина назвал, а чтобы презрительнее о нем, о всех этих высказаться. Но у слушателей души уже переполнены – минут десять они аплодируют стоя, многие плачут… Да, одно слово правды весь мир перетянет. И никто не докажет никогда, что поэзия и правда – вещи разные.

Слово Высоцкого потихоньку выбирается на печатные страницы – но всё в каких-то странных, двусмысленных формах. Вышла книга Александра Штейна «Пьесы», и там, внутри «Последнего парада», имеют место «При всякой погоде…», «Песня Геращенко», «Утренняя гимнастика», «Вот некролог, словно отговорка…», «Один музыкант объяснил мне пространно…» и «Корабли постоят…». Значит, эти тексты не запрещены? Почему же нельзя из них сделать подборку и напечатать в журнале за подписью законного автора? Слово «Высоцкий» по-прежнему «непрохонже»?

Да нет вроде. В журнале «Знамя» напечатана повесть Виктории Токаревой «Неромантичный человек». Там какие-то люди собирают фольклор и допрашивают с этой целью деревенскую бабку. А она им запевает: «А у тебя, ну правда, Вань…»

«– Бабушка, – деликатно перебил Чиж. – А теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.

– Так это и есть старинное, – возразила Маланья. – Это мой дед еще пел…

– Нет, бабушка. Это современное. Это слова Высоцкого.

– Так, может, мой дед его и знал».

Смех смехом, а ведь никак не объяснено советскому читателю, какой-такой Высоцкий имеется в виду. А пару месяцев назад на страницах еще более авторитетного журнала «Новый мир», в «Поисках жанра» Василия Аксенова, можно было прочесть буквально следующее:

«Оригинал» – это, конечно, приятно. Но, уважаемый редактор, вы абсолютно уверены, что все триста тысяч ваших читателей знают эти строки, и они не нуждаются в комментариях?

Аксенов, кстати, с двумя молодыми ребятами затеял какой-то альманах под названием «Метрополь». Делается это не там, а здесь, но без соавторства дорогой нашей цензуры. И не «самиздат» кустарный, а солидное издание, объединяющее авторов, и знаменитых, и малоизвестных, членов Союза писателей и открытых диссидентов. Участвуют еще Битов, Искандер, Ахмадулина Белла. Вознесенский что-то дает, хотя ему и нелегко найти в своем столе неопубликованный текст. Компания приличная, и, когда они Высоцкого позвали, он согласился, хотя и с оговоркой, что даст ранние вещи – своим последним песням он не хочет отрезать дорогу к публикации в подцензурной печати.

Готовить подборку ему было как-то недосуг, дал им самиздатскую книжку, подаренную одним коллекционером, а там взялись за дело круто, потом пригласили посмотреть, что получается. Художник Мессерер, муж Беллы, изготовил книжный макет гигантского размера, на каждом листе расклеено по несколько страниц машинописи. Решено сделать восемь огромных экземпляров и предъявить литературной общественности – такой вот театральный жест. Хорошо, что Женя Попов (симпатичный молодой писатель, автор веселых парадоксальных рассказов, которые похвалил Шукшин) успел показать всю эту грандиозную конструкцию Высоцкому: как это часто бывает, под его именем туда проникла пара фольклорных текстов. Быстренько переделали, переклеили, теперь там «всё свое» – в основном старое, кончая где-то «Горизонтом», из позднейшего – стихи о Шукшине и «Диалог у телевизора».

Затея рискованная, почти отчаянная, но чем черт не шутит – вдруг да сдвинется цензурная твердыня на сантиметр-другой…

Говорухинский фильм продолжает сниматься – то в Москве, то в Одессе, где Слава еще раз давал Высоцкому «порулить». Картина переименована: теперь у нее детективное название «Место встречи изменить нельзя». Ближе и к сути сюжета, и к расстановке характеров. Получается на редкость свежо и динамично. Наверное, будет пробуксовывать серия без Высоцкого – там, где Шарапова забрасывают в бандитское логово; кстати, психологические мотивировочки там малость прихрамывают. Но к финишу Жеглов все равно придет первым.