Морщины на лбу короля расправились, радость победы озарила его лицо на мгновение.

– Пловце! – повторил он. – Пловце! Второй раз Пловце нескоро повторится, но я их вижу, вижу. Знамена их кучами валяются на земле и множество сгнивших трупов.

Казимир, стоявший у ложа на коленях, для того, чтобы лучше расслышать, близко нагнулся к отцовским устам.

От этого предсказания сердце его сильнее забилось. Локоть грустно улыбнулся.

– Не ты их усмиришь… – добавил он, – нет, не тебе это предназначено! Ты в другом месте должен искать победы.

– Отец мой, – отозвался Казимир, когда старик замолк, – отец мой, у меня нет ни твоего меча, ни твоей руки…

– Господь тебе даст, когда нужно будет, – ответил король, не меч решает победу и не людская рука, но воля и покровительство Божие. Исполнится все, что Он предрешил. Ты должен склеить и соединить то, что веками было разорвано, спаять железным обручем… Объединить любовью и скрепить законом.

Последние слова он проговорил страстно и от усталости остановился. Увидев королеву, стоявшую издали с опущенной головой, он окинул взглядом ее печальную фигуру, и они долго глядели друг на друга, прощаясь взорами. Ядвига постояла немного, но видя, что король в ее присутствии молчит, ушла.

Дар слова к нему возвращался лишь для сына.

– Господь с тобою, – произнес он. – Бог для меня делал чудеса. Он при посредстве меня, маленького, слабого человека вновь создал королевство, которое опять станет могущественным… Теперь эта старая королевская мантия разорвана по краям: ее нужно сшить, нужно обратно получить отрезанные куски, надо бороться, охранять и класть заплаты, пока она опять не станет плащом… Могущественный Бог творит из ничего и руками маленьких людей.

После короткого молчания он тихо шепнул:

– Благословляю тебя!

Казалось, что голос замирает, глаза закрылись. Вдруг среди тишины послышался шум, вначале невыразительный, затем заглушенные голоса нескольких людей и какой-то спор около дверей. Локоть беспокойно открыл глаза, королевич встал. Было непонятно, каким образом посмели в последние минуты умирающего нарушить его покой.

Смешанные голоса спорящих стали выразительнее и, наконец, долетели плачущие, умоляющие слова:

– Пустите меня, пустите меня, я самый старый из его слуг.

Локоть сделал беспокойное движение и глазами указал сыну впустить просителя.

Раньше, чем Казимир успел исполнить приказание отца, двери раскрылись, и в них показалась странная фигура.

Это был сгорбленный старик с длинной до пояса седой бородой, с лысой головой, с множеством рубцов на лоснящемся черепе. Одетый в платье прислужника францискианского ордена, дряхлый, бессильный старик не мог двигаться без посторонней помощи… Его держали под руки двое бедно одетых подростков. Его лицо с беспокойными глазами выражало и беспокойство, и радость… Руки у него были сложены, как будто он приближался к алтарю.

– Король мой! Пан мой! – кричал он дрожащим голосом, – пустите меня к нему… Я хочу проститься с моим паном!

С уст Локтя сорвалось:

– Ярош! Ярош! Пойди сюда! Ко мне, мой старик!

Услышав зов, слуга, дрожа от радости, дотащился до ложа короля и с плачем, припав к его ногам, начал их целовать.

– Король мой! Пан мой! А меня не хотели пустить к моему отцу, –жаловался старик. – Ведь мы детьми вместе бегали, я с ним участвовал в боях, сопровождал его во всех скитаниях, был с ним и в Риме, и в пещерах, попали мы вместе в неволю и все невзгоды делили друг с другом.

Глаза короля дрожали, а руки его бессильно шевелились под одеялом.

– Ты уходишь, – с плачем говорил Ярош, опустившись на колени у постели короля, – возьми же и меня с собою, жизнь мне уже в тягость. Я покаялся в своих грехах, глаза мои потускнели, руки мои стали бессильными… Возьми меня с собою, как брал меня когда-то…

Все прибежали из соседней комнаты, и ксендз Вацлав хотел оторвать старика от ложа, но король сделал знак, и Ярош остался у его ног.

– Если тебя, пан мой, Господь призывает к себе, то будь милосерден и возьми меня с собою. Я бы лег у ног твоих, как лежал когда-то в лесах, когда мы были одни, бедные, голодные и преследуемые.

Лицо короля оживилось при этих воспоминаниях; он ничего не говорил, но был очень растроган. Ярош, едва отдохнув, продолжал:

– Король мой! Пан мой! А меня не хотели к нему пустить. Между тем, я должен был быть тут в момент его смерти, потому что при жизни был ему верным товарищем.

Всхлипывания прервали его слова.

– Мы не испугаемся смерти, мы часто ее видели, – говорил он спокойнее. – Пора отдохнуть.

Ярош замолчал, а король начал звать:

– Отец Гелиаш! Гелиаш…

Монах, все время ожидавший, что король его позовет, поспешил к ложу с крестом в руках.

Казимир чуточку отодвинулся, Ярош тихо молился. Среди тишины раздалась торжественная молитва капеллана, послышались последние слова, которыми напутствуют душу, уходящую в лучший мир.

Дыхание умирающего вдруг сделалось более быстрым и тяжелым, хрипение в груди увеличилось, пот выступил на лице. Смерть, которая, казалось, удалилась, возвратилась за своей жертвой.

Стоявший по другую сторону ложа каноник Вацлав показывал глазами и жестами, что наступает решительный момент.

Голова короля все ниже и ниже опускалась на грудь. Тело, подергиваемое конвульсивными движениями, то поднималось, то опускалось. Королева стояла на коленях возле постели рядом со старым Ярошем.

Голос монаха, становившийся с каждой минутой громче и выразительнее, чтобы быть услышанным умирающим, разносился по всей зале.

Ожидавшие в соседней комнате, услышав этот голос, столпились у порога. Это были люди серьезные, в темной одежде, с печальными, задумчивыми лицами. Глаза их попеременно искали то ложе, на котором лежал умирающий, то склонившегося над ним молодого королевича. Беспокойные тихо перешептывались. Ярош, упав на землю, с головой, поникшей на грудь, обессиленный, казалось, догорал вместе со своим королем.

Капеллан громким голосом доканчивал молитву. Все опустились на колени. Королева, спрятав заплаканное лицо в подушках постели, громко рыдала. Еще раз приподнялась голова старца, глаза слегка раскрылись, и он тяжко вздохнул.

Этот вздох поразил Яроша в самое сердце; мальчики не в силах были его поддержать, и он грохнулся оземь. Из уст королевы вырвался слабый крик… Утром следующего дня в этой же самой зале стоял гроб, в котором лежал усопший Локоть, одетый во все королевские доспехи, со спокойным, умиротворенным лицом.

Кругом него стояли оставшиеся в живых седые сотоварищи боев, а труп его старого слуги, бывшего у него с молодых лет, был поставлен в часовне францискианского монастыря.

Короткое при жизни тело короля после смерти вытянулось; рыцари молча глядели на этого неподвижного теперь человека, который когда-то своим железным мечом