Итоги Мукденской битвы вызывали и вызывают до сих пор большие споры. Японцы наступали и, в итоге, заняли Мукден, но эта эффектная победа досталась дорогой ценой (15 892 убитых и 59 612 раненных) и носила тактический характер. Русские, потеряв убитыми всего 8 705 человек, отошли к заранее подготовленным позициям в двух сотнях верст севернее Мукдена и, закрепившись, быстро пополняли убыль. Маршалу Ивао Ояме пополнять армию было нечем. Все его людские и материальные ресурсы были исчерпаны под Мукденом сполна, и пополнений с островов ждать не приходилось. Как и мыслил мудрый Куропаткин, грандиозное сражение на истощение сил грозило обернуться для сухопутных войск микадо подобием Бородина, а занятие Мукдена – гибельным московским триумфом, окончательно парализовавшим обескровленную армию Наполеона I в 1812 году.

Однако в эти безупречные военно-стратегические расчёты вмешалась политика. Смута, внезапно обрушившаяся на Россию в самый канун схватки, сделала «кутузовскую» стратегию неудобопонятной для потрясённого изнутри общества. Всюду разом заговорили о военной «катастрофе» на Дальнем Востоке. Газеты были наполнены паническими известиями о «бесчисленном множестве» повозок с провиантом и боеприпасами, захваченных противником, о доставшемся японцам в числе трофеев знамени Виленского полка, о страшных зверствах, учинённых победителями над русскими раненными и медицинским персоналом в оставленном Мукдене. Масляная седмица оказалась насквозь отравлена газетной желчью, страхами, гневом и не предвещала ничего хорошего ни стране, ни двум трогательным царскосельским влюблённым, затерявшимся в своём романтическом мире волшебных грёз и фантазий.

Масляничные гуляния – Семья Голенищевых – Кутузовых – Сотрудник «Красного Креста» – Роковое катание на «вейках» – Переезд в дом Соколовского – Болезнь Инны фон Штейн – Любовные страсти в великопостные дни – Дуэль на Светлой седмице – Разрыв с Гумилёвым – Отъезд Штейнов в Евпаторию – Ахматова остаётся одна.

Наступление масленицы, по обыкновению, возвещалось в столичных газетах и журналах всевозможными рассказами, анекдотами, рисунками. В воздухе носился аромат горячих блинов. На бесконечных «гостевых» застольях с раскалёнными блинными стопами чередовались сёмга, балык, икра, снетки и всевозможные подливки; пили же в эти дни, преимущественно, акцизную водку, «себе и отечеству на пользу». Впрочем, в гостях заседало заслуженное старшее поколение. Для детей и простого люда устраивались балаганы, горки, снежные забавы, а молодёжь предпочитала катание на «вейках». С «широкого четвертка» эти разукрашенные открытые сани с нарядной пёстрой полостью и такими же плетёными сиденьями-подушками были видны повсюду. Лошадей щедро украшали разноцветными лентами, на шеи надевали «шаркуны» с колокольчиком и бубенцами. По улицам с утра до вечера стоял лихой звон. Извозчики красовались друг перед другом, на тротуарах шпалерами выстраивались зрители. Многие, веселясь, дурачились, «рядились», надевали маски, раскрашивали лица сажей или жжёной пробкой. Холостяков и молодожёнов со смехом и шутками забрасывали снежками.

Обычаям этим царскосёлы не изменили и в 1905-м, хотя веселье, воцарившееся в городе с 21 по 27 февраля, как никогда напоминало пир во время чумы. Известие об отступлении под Мукденом подоспело как раз 24-го, к «широкому» четвергу, когда гуляния, накопив трёхдневную инерцию, достигают того градуса, за которым под христианской «сырной седмицей» начинает мерещиться прародительная демоническая тьма безумного и блудного языческого карнавала:

Понятно, что Ахматова и Гумилёв встречали «широкую масленицу» вместе со Штейнами и с Валентином и Натальей Анненскими. Им, наверняка, сопутствовал Андрей Горенко, превратившийся за зимние недели в ближайшего конфидента Гумилёва и поверенного сестры в её любовной интриге. Из прочих участников царскосельской bande joyeuse в биографических материалах, относящихся к началу 1905 года, возникает только имя «Голенищева-Кутузова, который был другом Николая Степановича» и запомнился девятилетнему Виктору Горенко в компании со старшим братом и с воздыхателем сестры[238].

Из биографического письма В. А. Горенко неясно, о ком из двух братьев Голенищевых-Кутузовых идет речь. Младший, Георгий, на несколько месяцев старше Гумилёва, в минувшем учебном году был его одноклассником в Николаевской гимназии. Как раз в эти дни Георгий Голенищев-Кутузов, требуя отслужить в гимназической церкви панихиду по «жертвам уличных беспорядков 9-го января», попал в поле зрения помощника попечителя петербургского учебного округа, отчего в гимназию последовал соответствующий запрос. Отвечая на него, директор И. Ф. Анненский характеризовал своего подопечного как «мальчика доброго и благородного, но ветряного»: «Очень любит удовольствия, особенно танцы. Шалить способен очень, смутьянить нет. Вожаком никогда не был и по натуре не может сделаться – двух мнений о нём между его руководителями нет».

Но «другом Гумилёва», несмотря на изрядную разницу в возрасте, вполне мог оказаться и старший брат, Владимир Голенищев-Кутузов. Гумилёвы и Голенищевы-Кутузовы приятельствовали семьями, нанося и возвращая визиты с улицы Средней на улицу Малую, где со всеми детьми проживала вдовая Елизавета Васильевна, мать Владимира и Георгия. Семья была почтенной. Елизавета Васильевна состояла в родстве с грозным жандармским генералом Дмитрием Треповым, взошедшим после недавнего Кровавого воскресенья на пост петербургского генерал-губернатора[239]. Покойный муж Елизаветы Васильевны, отставной поручик Виктор Фёдорович Голенищев-Кутузов (1840–1887) был уездным предводителем дворянства в Люцине и «непременным членом Дриссенского уездного по крестьянским делам присутствия». Помимо двух сыновей Виктор Фёдорович произвёл на свет дочь Ольгу[240]. Через несколько лет после его безвременной кончины, в 1895-м, осиротевшее семейство покинуло насиженную Витебскую губернию и обосновалось в Царском Селе, без особого блеска, но очень достойно («семья очень хорошая, средств очень мало», лаконично обрисовывает ситуацию Анненский).