украшать, создавать. Пустота, как и мысль, яркая. Резкая. И вся пахнет тобой насквозь. На внутренних стенах выводятся твои росписи, на дверных ручках – отпечатки, на полу – следы. Я мысленно встаю на них, чтобы думалось, будто мы единый организм.

Я мысленно хочу упасть на пол. Чтобы ты придавил собой и мне было трудно сдвинуться под твоим весом. И я бы лежал и думал: как тяжело. И это был бы цветной, ласковый и счастливый оттенок этого слова. Не то тяжело, каким была заставлена эта комната прежде. Совсем другое тяжело.

– Поцелуй меня по-взрослому.

От собственных слов у меня стреляет в груди. Чужим елейным голосом, в котором таилась вожделенная извращенная страсть. И я глушу, как умею, я льну к тебе, я держусь за тебя. А воспоминания – провода в стенах, которые уже не выдернуть. Они там будут. Всякий раз, когда я стану включать свет, он совершит путь через их узкие темные туннели.

– Ты правда этого хочешь?

Я киваю. Часто-часто. Правда-правда. Я люблю тебя. Чоннэ. Я люблю. Я хочу. Я доверяю. Я замираю.

А ты сейчас такой красивый, куда бы я ни посмотрел. Внутри или снаружи. Ты сейчас начинаешь медленно. Не спешишь. Показываешь. Ловишь нижнюю губу своими. Берешь в плен. А потом.

Потом мокрый язык проводит по ней с убедительной осторожностью, и у меня в животе что-то сжимается. Больно. Ты не останавливаешься. И сжимается еще раз. Потом в третий. И боль сладко тянется, поражает, как и твой запах, становится вымышленной фруктозой на губах, смешивается со слюной.

Ты снова меня проверяешь. Смотришь черным взглядом, сдержанным уважением и заботой. Я не киваю. Понимаю, что по мне и так все видно. Ты видишь точно. Опускаешь руки мне на спину, дальше – к пояснице, после – ниже. Слишком низко. Пока не чувствую горячие ладони поверх тонкой ткани домашних брюк. Ты надавливаешь, чтобы прижать к себе. Вдавить. Врезаться. Оказывается, чтобы показать то, что уже показывал, только теперь на ощупь. Меня прошивает с головы до пят, сбивая все: от равновесия до четкости мысли. Я цепляюсь руками за твои плечи, выгибаюсь и сразу теряюсь, пугаюсь, не знаю, как реагировать! Или я уже реагирую? Скажи мне, Чоннэ, что со мной происходит? Ведь что-то же происходит, когда сквозь пару слоев одежды я своим личным пространством ощущаю твое. Твердое, яркое, раскаленное. От этого должно так ярко стрелять в пояснице, животе и горле? Скажи, это нормально, что мне больно и приятно?..

– Что ты чувствуешь? – Сейчас: как твой выдох холодит мои влажные губы.

А постоянно – одного лишь:

– Тебя…

– Неприятно? – Смотришь и часто дышишь, и так же часто перемещаешься взглядом с моих губ к глазам.

Я мотаю головой. Часто-часто.

Ты признаешься:

– Я боюсь переборщить.

А мне не хочется бояться еще больше:

– Делай то, что хочешь.

– Я не дум…

– Пожалуйста, не бойся, – меня тянет, и я тычусь носом в твою щеку, – мне хорошо… – вдыхаю, – мне с тобой так хорошо, Чоннэ. Это правда. – Я оседаю самой кристальной честностью. Ведь это мое пятое ощущение: – Я чувствую себя… хорошо.

У тебя упрямые и сильные пальцы. Они ведут, поддевая мне подбородок. Я закрываю глаза. И мне… очень… очень… приятно. Приятно, даже когда меняешь угол, позволяя себе быть быстрее, и от того, как легко и по-особенному интимно движутся наши губы, когда достаточно пропитываются слюной. Мне приятно! Слышишь? Приятно!

Наверное, слишком сильно, Чоннэ, ведь у меня… у меня колется внизу живота. Скребется туманной болью и тут же глохнет. Чтобы снова вспыхнуть на краткий миг. Я такое уже чувствовал тогда, в темноте, представляя твои пышные ресницы и пальцы на сенсорном экране. И еще несколько раз за эти полтора месяца, пробуя снова и думая о тебе перед сном. Иногда у меня выходит неплохо. Иногда плохо. Лишь под конец, когда я остаюсь с влагой и послевкусием.

Но сейчас я с тобой. Сейчас ты мычишь, когда сжимаю твои бедра. И, наверное, ты не планировал, но все-таки размыкаешь мне губы. Как я и просил: перебарщиваешь. А я нервничаю. Сбиваюсь. Пытаюсь не думать о. Об улитках.

Понимаешь, в семь лет все языки казались мне моллюсками. Тот язык я так и называл про себя. И весь первый месяц после того, как Эрик уходил, меня всегда рвало. Спасался я лишь воспаленным усилием воображения: оно делало меня героем фильма. Кем-то вроде Рона Уизли, когда он сломал палочку и неудачно заколдовал Драко во второй части.

Я тогда совсем не понимал, как можно чувствовать себя хорошо, когда твой язык трогает чей-то еще. Это же омерзительно. Точно так же, как пальцы во влагалище. Или в заднем проходе. Или язык все там же. Или даже нить обильной слюны между губами.

Вот ты смотрел фильм «Джонни Мнемоник»? По-моему, он ужасный. Но дело не в этом. Там есть сцена, где два героя касаются друг друга языками. Как змеи – быстро облизывают, максимально вынув изо ртов. Это происходит неожиданно, так что у меня не получилось предсказать и вовремя отвернуться. Потому и стошнило прямо на диван. И колени Кори.

А сейчас. Сейчас, Чоннэ, не тошнит. Твой язык – как и тот: влажный, мокрый, скользкий. Но он касается моего – такого же – и мне от этого… мне от этого совсем-совсем не мерзко, совсем не тошно, совсем не гадко.

Ты осознаешь, что сменил уровень. Притормаживаешь. Всего меня сканируешь. Ловишь движения, читаешь реакцию. Она поначалу в руках.

Я отпускаю твои плечи – мне вдруг их страшно недостаточно – и подбираюсь к шее. Волосы на затылке такие мягкие, путаются вокруг пальцев, оплетают стеблями, цветут прямо внутри меня. После рук мало становится ногам. Я их… я ими как будто подтягиваю тебя еще ближе. Скрещиваю, давлю. Вплетаю.

И ты от этого мычишь мне в губы. Это мычание, Чоннэ, вибрацией катится мне в желудок и там растворяется какой-то колдовской таблеткой. Я от нее немного дурею. Я от нее совсем-совсем очевидно жмусь к тебе там, внизу, пока не натыкаюсь, не врезаюсь до болезненной тесноты, а ты от этого тут, наверху, как я и просил – откликаешься, тоже в ответ перебарщиваешь: разгоняешь губы, напираешь. Я тебе отвечаю бездумно, неумело, по ощущениям, но тебе неважно, ты и от этого дергаешься, мычишь, а после, совсем скоро, отрываешься с заметным усилием.

Я открываю глаза не сразу. Да я забыл, что они закрыты: ты меня с ума сводишь. Ты меня рассматриваешь, ищешь, читаешь. Я знаю, что на моем лице все