жадно присвоишь, раскрасишь, возьмешь целиком и полностью, вымажешь собой и собой наполнишь.

– А если бы я тебе сказал, что не хочу на столе, – теперь моя очередь рыскать по твоим зрачкам. – Что хочу в постели. И чтобы ты просто лежал надо мной. И трогал. Своей рукой. – Я машинально сжимаю твои ладони. – Ты бы воздержался от секса на столе?

И узурпаторства, и провозглашенной власти, и пламени личной страсти?

– Твое желание – закон, ваше высочество. – Несмотря на формулировки, ты серьезен. – При любых обстоятельствах.

Вероятно, тебя удивят нынешние.

– Тогда, пожалуйста, пойдем в постель… – если бы ты только знал, как я на самом деле растерян! И как при этом уверен: – Мне это нужно.

Я уже подумал и знаю: если боюсь сейчас, в любом случае буду бояться и потом. А я должен постараться для тебя. Нас. Мне необходимо попробовать, Чоннэ, мне это необходимо прямо сейчас.

Я же толком не разбирая. Я просто. Просто чувствую! Желание быть в твоих руках, касаться, и прижиматься бедрами, грудью, всем, и увлажняться от твоих губ, и чтобы тебе было хорошо, чтобы ты светился. Я буду тоже. Я же уже. Ты же… проник в меня, как когда-то уже проникали, но сумел сделать это так, что мне не было плохо. Не было гадко. Не было тошно. Я с другими не могу даже вообразить: картинки в страхе разбегаются, не задерживаясь в воображении, а ты, ты там все собой заполонил, ты добрался до живого мира. До губ. До языка. Добрался, Чоннэ. Слышишь?

Пойми, я все еще страшно боюсь. Но по большей части того же, что и полтора месяца назад – силы своего воображения. Если оно тебя выдумало,

я сойду с ума окончательно.

Повисший на тебе и прячущий лицо у шеи, снова кажусь тебе очень маленьким, крошечным с высоты небес. Но пока ты держишь, меня это не расстраивает. Пока ты несешь, мне это даже нравится. Слышу, как с постели спрыгивает Сайко, оставляя нам свободное пространство, посыпанное персиковым отливом покрывала.

Ты ложишься на меня сверху. Я в тебя вцепляюсь руками. Впервые чувствую тебя так. Многогранно. Грузно. Деталями. Это парализует поначалу. Как если войти в ледяную реку. Или в слишком горячий источник. Привыкаешь помаленьку. По постепенным шагам.

Ты такой тяжелый. Возможно, это чертовски странное замечание, но ты тяжелый безумно приятно. Как это еще объяснить? Скала, стена, цитадель, что угодно, кроешь собой, вселяешь ощущение принадлежности, и немного хрупкости, и одно сплошное доверие.

В какой-то момент я разрешаю себе в этом раствориться. Обмякнуть под тобой, сбросив напряжение в мышцах. Ты сразу чувствуешь. Только тогда приподнимаешься, опираясь на локоть. Твое лицо близко-близко. Я могу поднять голову на сантиметр и сразу же уткнусь тебе в щеку.

Обычно любовь к кому-то вращается стабильно по своей орбите, как Луна вокруг Земли, а иногда они меняются местами, и тогда все живое, весь мир, все-все попадает в конус ее тени. И на какое-то время целиком затемняется. В таких случаях люди обычно говорят: «распирает от любви». И теперь я знаю, каково это.

Когда абсолютно и бесповоротно. Ярко и до щекотки в животе, пока у тебя мерцают глаза. В них плещется подводный мир и пузырится пена на поверхности. Я жадно любуюсь. Ты любуешься тоже. У меня от твоего взгляда захватывает дыхание, голова кружится, она действительно как будто кружится, господи, Чоннэ, из какого сказочного мира ты ко мне упал, и как мне тебя не потерять, как мне не умереть, как мне не сгореть, если я даже не успеваю бояться? Чувствую: страх по-прежнему в груди, в слегка похолодевших ладонях, но я теряю его в туннелях, не могу надолго поймать даже макушку в толпе чувств и под тяжестью твоего тела.

Ты касаешься моей щеки ладонью. И гладишь большим пальцем в приятной щекотке. Ты говоришь:

– У тебя кофта наизнанку, торопыга.

Я сразу же теряюсь в мысленной цепи, машинально поднимаю левую руку, чтобы посмотреть шов, проверить, но ты не даешь.

Ты целуешь. Кудри спадают мне на лоб, путаются в ресницах, щекочут, а я втягиваю воздух, погружаюсь в темноту, вымазанную формулами твоих запахов. Они как неоновые надписи на стенах, горят, искрятся под веками, бьются током на влажных губах.

Ты начинаешь постепенно, как замедляется видео, и эта тихая гавань твоей нежности позволяет попробовать ответить сразу. Включиться несмело, взять свое по наитию, как чувствую, как тянусь. И когда я отвечаю, ты сопишь. Двигаешься в сторону, занимаешь теперь лишь правую часть моего тела.

Я несмело пускаю дальше, за линию обычно стиснутых зубов, за баррикады детской травмы, за ограду личного кокона. Я пускаю. Заходи, любовь моя. Тебе не надо стучаться. Бери вторые ключи. Открывай для себя, закрывай от других. Только не уходи. Только будь ря… Что ты…

Да как же ты?.. Как ты прошел этот путь от моего лица до пояса брюк? Как ты был таким кричащим на губах и языке, что я отвлекся, утонул, пропустил шаги твоих пальцев! А они сильные, они упрямые, они пролезли под электрическим забором самозащиты, страха, борьбы и неприятных воспоминаний. Они твои. Они на мне. Они сжимают несильно.

Я разрываю поцелуй. И распахиваю глаза. Меня бьет шумным тяжелым раскатом. Прошибает иглами скопившегося электричества. Я инстинктивно сгибаю свободное колено, а после – замираю, вдыхаю, вгрызаюсь пальцами себе в плечо. Так горячо, Чоннэ, мне так горячо, меня пробивает навылет.

Ты ловишь мой взгляд, заботишься, все по мне читаешь. И ласковая ладонь продолжает двигаться. Медленно, шелковой тканью, мягкой лентой.

А мне выть хочется, я теряюсь, не пойму, пугаюсь всего сразу: того, что увлажняюсь, едва ты прикасаешься, того, как гнется тебе навстречу поясница, как губы пропускают рваный выдох, и что я ничего не помню другого, ни с чем не могу сравнить, и все собирается под твоей ладонью, заворачивается в спирали, хочет сорваться с губ. Но я не даю. Я стискиваю зубы.

У тебя за зрачками чернота возбуждения, но ты смотришь крепкими стенами, любовными письмами, магическими порталами, преданной стражей, прочными цепями, новой надеждой. И я…

я сдаюсь. Размыкаю зубы. Отчаянно, в последней капитуляции. И сразу же в несдержанном самовыражении пробиваются на волю внутренние спирали скрипичных ключей. Спотыкаются на выдохе. И, всего меня обнажая, льются с губ незнакомой протяжной нотой. Ты ее ловишь губами. Глотаешь. Целуешь смазанно, увлажняя сухие линии моей честности.

А потом очень больно, когда сужаешься кольцом напористых пальцев. Я уверен, что крашусь щеками снова и снова, слой за слоем, пытаясь