– Спасибо, – поблагодарила Сильви. – А за простыни десять денье.

Теперь эта мелочь была ей ни к чему, но она вспомнила, как обжигал руки холод, и решила, что честно заслужила плату.

Люк усмехнулся и протянул дизан – монетку достоинством в десять денье. Потом снова раскрыл Библию.

– Когда мой товарищ Радиге увидит эту книгу, он обзавидуется.

– Другой у меня нет, – поспешила заверить Сильви. Редкость протестантских книг позволяла держать высокую цену; отец научил девушку никому не сознаваться в том, что на самом деле напечатано немало. – Если попадется еще одна, я загляну к Радиге.

– Уж будь так добра.

– Но не говорите, как дешево она вам обошлась, хорошо?

Люк деловито кивнул.

– Не скажу, покуда он с тобою не рассчитается.

Сильви попрощалась и ушла.

Она настолько ослабела от пережитого, что не находила в себе сил радоваться. Зашла в первую же встретившуюся по пути таверну и заказала кружку пива. Быстро выпила, чтобы утишить резь в животе. Мгновенно закружилась голова.

Ближе к дому она купила ветчины, сыра, масла, хлеба и яблок, а еще – кувшинчик вина. Кроме того, не позабыла купить вязанку дров и дала уличному мальчишке десять денье, чтобы занес дрова в дом.

Мать настолько удивилась этим покупкам, что даже как будто забыла о своей тоске.

– Здравствуй, мама, – сказал Сильви. – Наши беды позади.

10

Охваченный грустью Пьер женился во второй раз через три дня после Рождества 1559 года.

Он настоял на том, чтобы венчание провели втихую, поскольку не собирался притворяться, будто ему есть что праздновать. Гостей он не звал, утренника не устраивал. Правда, выглядеть бедно не хотелось, поэтому он нарядился в новый темно-серый камзол, вполне приличный – и отменно подходивший под настроение. В приходскую церковь он явился, когда куранты стали отбивать назначенный час.

К его ужасу, там была Вероник де Гиз.

Она сидела на задних скамьях церкви в компании полудюжины служанок из дома де Гизов – должно быть, подружек Одетты.

Для Пьера ничего не могло быть хуже: Вероник воочию узрит унижение, которому ему предстоит подвергнуться. А ведь он грезил свадьбой с нею! Разговаривал, смешил, очаровывал, всячески старался показать, что они с нею – люди одного круга. Но кардинал Шарль не преминул поставить его на место и безжалостно разрушить мечты. И потому видеть Вероник в церкви, где Пьера должны были обвенчать с ее служанкой, было поистине мучительно. Ему захотелось плюнуть на все и убежать.

Но он вспомнил о награде. Нужно выдержать это испытание, и он с полным правом запишет в приходской книге свое новое имя – Пьер Оман де Гиз. Заветная мечта исполнилась. Он станет членом уважаемого и могущественного семейства, и никто не сможет лишить его этой чести. Да, придется жениться на уродливой служанке, обрюхаченной знатным юнцом, зато он сам сделается де Гизом.

Пьер оскалился и мысленно поклялся себе не оплошать.

Церемония была короткой, поскольку священнику заплатили лишь за самое необходимое. Вероник и прочие девицы непрестанно хихикали. Пьер понятия не имел, что их так рассмешило, но предполагал, что они потешаются над ним. Одетта то и дело оглядывалась на них через плечо и глуповато улыбалась, обнажая кривые зубы, что смахивали на покосившиеся надгробия на старом, заброшенном кладбище.

Когда все закончилось, она горделиво вышла из церкви под руку с привлекательным и уже кое-чего добившимся в жизни мужем. Похоже, Одетта уже благополучно забыла, что ее навязали Пьеру против его воли. Неужто убедила себя, дуреха, что каким-то неведомым образом завоевала его любовь?

Бестолковая, что с нее взять…

Из церкви они направились в скромный домик, который заранее позаботился купить кардинал Шарль. Неподалеку находилась таверна «У святого Этьена», а вообще в Л’Але, где теперь предстояло жить Пьеру, парижане делали повседневные закупки – приобретали мясо, вино и поношенную одежду, в которой ходили все, исключая, разумеется, знать. Вероник и служанки де Гизов без приглашения последовали за новобрачными. Одна девица помахала бутылью с вином, и пришлось их впустить, чтобы они могли выпить за здоровье молодых.

Наконец гостьи ушли, на прощание забросав Пьера ворохом грубых шуточек насчет того, что ему не терпится забраться в постель с молодой женой.

Оставшись одни, Пьер с Одеттой поднялись наверх. В домике была единственная спальня с единственной кроватью. До этого мгновения Пьер как-то не задумывался, готов ли он к плотским усладам с новообретенной супругой.

Одетта легла на кровать.

– Ну, теперь мы женаты, – сказала она и задрала платье до груди, обнажив чресла. – Давай порезвимся, муженек.

Пьера едва не стошнило. Откровенная вульгарность Одетты не вызывала ничего, кроме отвращения. Он брезгливо скривился.

И в этот миг осознал, что не прикоснется к ней – ни сейчас, ни когда-либо потом.

1

Барни Уиллард изнывал от ненависти к пребыванию в армии. Кормили отвратительно, он постоянно мерз, не считая тех случаев, когда становилось чересчур жарко, а единственными женщинами вокруг долгое, очень долгое время оставались следовавшие за отрядом маркитантки и шлюхи, сварливые и унылые. Капитан Гомес, командир отряда Барни, отличался высоким ростом и скверным норовом и обожал карать своей железной дланью за нарушения воинской дисциплины. А хуже всего было то, что денег солдаты не видели уже много месяцев.

Барни не мог понять, почему вдруг король Фелипе Испанский оказался стеснен в средствах. Этот государь был богатейшим человеком в мире, но отчего-то бедствовал. Барни своими глазами видел галеоны, нагруженные серебром из Перу, в порту Севильи. Куда, скажите на милость, потом девалось все это серебро? Уж точно оно доставалось не солдатам.

Покинув Севилью два года назад, судно «Хосе и Мария» отправилось в Нидерланды – вроде бы страну, а на самом деле нечто наподобие добровольного союза семнадцати провинций на северном побережье Европы, между Францией и Германией[43]. По причинам, которых Барни не мог постичь, сколько ни старался, этими Нидерландами правил король Испании, и армия Фелипе, там квартировавшая, вела войну с Францией.

Карлос и Барни с Эбримой сразу признались, что умеют работать по металлу, поэтому их определили в пушкари, и они присматривали за огромными пушками и порою из тех стреляли. Конечно, им доводилось вступать в бой, но, как правило, пушкари не ввязывались в рукопашные, а потому все трое прошли войну без единого ранения.