Старый Джорджи проглотил душу Хауи, утер свой рот, громко и протяжно пустил газы и начал икать. Дикарские души ласкают язык, в рифму забубнил этот дьявол, приплясывая вокруг Трумена, шо крепкие вина из манго и фиг. Трумен не мог пошевельнуться, не, таким, вишь, устрашающим было это зрелище. Но души в Долинах чисты и сильны, как мед, они тают в бурленье слюны. Изо рта у дьявола воняло тухлой рыбой и рвотой. У вас был уг’вор — поделить пополам весь найденный здесь потрясающий хлам. Старый Джорджи облизал свою скрученную-бородавчатую ложку. Шо, Трумен, сейчас половину возьмешь иль смерти в положенный срок подождешь?

Ну и вот, Трумен Нейпс третий из Долины Мормон снова обрел власть над своими конечностями и очертя голову бросился, спотыкаяс’-оскальзываяс’, прочь из мрачных в’рот, спасая жизнь, покатился он вниз с этой изобилующей каменистыми осыпями горы, ни единого раза не оглянувшис’. Когда он добрался до Долин, все глазели на него в ’зумлении даж’ и до того, как он озвучил свои злоключения. Волосы у Трумена, прежде черные как в’роново крыло, сделалис’ теперь белее пены прилива. До единого волоска.

Как помните, я, Закри, скорчился в укромном месте Иконной и слушал, как Нейпс излагает эту заплесневелую небылицу моей незваной гостье, показывая ей иконы умерших своей семьи. Какое-то время он объяснял ей, шо они означают и как ими пользоваться, потом сказал, шо ему пора идти ставить сети, и вышел, оставив Мероним одну. Вот, и чуть то’ко он ушел, такта через два-три, Предвидящая окликнула меня из темноты: Так шо ты думаешь об этом Трумене, Закри?

О, я был ош’рашен, мне и в голову не приходило, шо она знала о моем присутствии, о моем подслушивании! Но она так подделала свой голос, к’буто не собиралас’ ни смутить меня, ни устыдить, не, она подделала голос, к’буто мы с ней пришли в Иконную вместе. Думаешь, этот Трумен — прост ’глупые бабьи сказки? аль считаешь, шо какая-то правда здесь есть?

Не было смысла притворяться, шо меня там нет, не, пот’му шо она, ясный пламень, знала, шо я там. Встал я тогда и прошел мимо полок туда, где сидела Предвидящая, п’рерисовывая икону. Глаза мои в сумраке стали более совиными, и теперь я хорошо видел лицо Мероним. Здесь у нас — святая святых, сказал я ей. Ты находишься в обиталище Сонми. Голосу своему я постарался придать наибольшую суровость, на какую был способен, то ослабляло его то, шо я занимался подслушиванием. Никому из чужеземцев не положено рыскать-вынюхивать среди наших икон.

Мероним была в той же мере вежлива, в какой я не был. Я попросила у Аббатиссы разрешения войти сюда. Она определенно сказала, шо мож’. Я не трогаю никаких икон, кроме тех, шо принадлежат семье Нейпса. Он определенно сказал, шо мож’. Пожалуйста, объясни, поч’му ты так беспокоишься, Закри. Я хочу понять, но не могу.

Вишь? Эта проклятая Предвидящая думала о твоих нападках, прежде чем ты сам успевал о них подумать! Ты можешь одурачить нашу Аббатиссу, заявил я ей, теперь уже злобно-холодно, можешь одурачить Ма и мою семью, да хоть и всех жителей Девяти Долин, но меня ты не одурачишь, нет, ни на такт! Я знаю, шо всей правды ты не г’воришь! В кои-то веки мне удалос’ ее ош’рашить, и как же приятна была возможность не таиться больш’ и открыто высказать все, шо у меня на уме.

Мероним вроде как нахмурилас’, О чем же не г’ворю я всей правды? Ей, я загнал-таки в угол К’ролеву Смекалки!

О том, для чего ты вывед’ваешь здесь все о наших землях! О наших обычаях! О нас самих!

Мероним со вздохом поставила икону Нейпса обратно на полку. Тебе, Закри, важно не то, полная правда аль неполная, но то, принесут мои действия вред аль не принесут, ей. Следу’щая ее фраза, как пика, пронзила мне внутренности. Разве у тебя самого, Закри, нет тайны, к’торую ты скрываешь, не г’воря никому «всей правды»?

Мысли мои подернулис’ рябью. Откуда могла она знать о п’реправе возле Слуши? Эт’ ведь было давным-давно! Может, Предвидящие сотрудничали с Конами? Может, у них есть какая-то Смекалка, шоб раскапывать постыдные вещи, погребенные в сознании, темно-глубоко? Я ничего не сказал.

Клянус’, Закри, начала она, клянус’ тебе Сонми…

О, завопил я, чужеземцы и дикари в Сонми даж’ и не верят, так шо нечего ей марать имя Сонми своим языком!

Мероним, как всегда, г’ворила тихо-спокойно. Я неско’ко заблуждаюс’, сказала она, она верит в Сонми, ей, даж’ больш’ меня, но если мне так больш’ нравится, то она поклянется своим сыном, Анафи. И она поклялас’ его удачей и жизнью, шо ни один Предвидящий не собирается прич’нить вреда ни одному жителю Долин, никогда, и шо Предвидящие уважают мое племя гораздо, гораздо-гораздо сильнее, чем я знаю. Она поклялас’ рассказать мне всю правду, как то’ко сможет.

И она ушла, унося с собой свою победу.

Я задержался в Иконной, шоб навестить икону Па, и когда я увидел его лицо, вырезанное в волокнах дерева, то п’редо мной предстало его лицо, с каким он лежал в реке Вайпио.

На глаза навернулис’ слезы стыда-сожаления. Я считался главой жилища Бейли, но умения расп’ряжаться у меня было не больше, чем у пугливого ягненка, а сообрази’льности — не больше, чем у кролика в ловушке.

Предоставь мне доказа’льства, житель Долины, сказала Аббатисса, аль же молчи-помалкивай, так шо теперь я все время думал о том, как раздобыть эти доказа’льства, и решил, шо если не смогу найти их достойным путем, то, так тому и быть, придется мне их украсть. Спустя ско’ко-то дней моя семья отправилас’ к тетушке Биз, и Мероним вместе с ними, пот’му шо она училас’ собирать мед из сот. С пастьбы я вернулся рано, ей, солнце еще висело над Кохалами, и, прокравшис’ в комнату нашей постоялицы, стал искать ее сумку с добром. Много времени не потребовалос’, К’рабельщица положила ее под пол’вицу. Внутри были маленькие подарки, вроде тех, к’торые она раздавала нам в день прибытия, но имелис’ и кое-какие вещи, связанные со Смекалкой. Неско’ко коробок, к’торые не дребезжали, но у к’торых не было и крышек, так шо я не мог их открыть, какой-то устрашающий инструмент, назначения к’торого я не знал, очертаниями похожий на козлиную берцовую кость, но серый-тяжелый, как обломок лавы, две пары хорошо сшитых башмаков, три-четыре книги с рисунками и записями, сделанными тайным языком Предвидящих. Я не знаю, где были сделаны эти рисунки, но то’ко не на Большом острове, не, там были растения-птицы, к’торых я и во сне не видел, не, никогда. Самым ’диви’льным оказался последний предмет.

Эт’ было большое с’ребристое яйцо, размером с голову бебеня, и на нем были вмятины-углубления, куда удобно ложилис’ пальцы. Пугал его изрядный вес, и оно отказывалос’ вращаться. Знаю, эт’ прозвучит неправдоподобно, но рассказы о Смекалке Древних, о летающих жилищах, о бебенях, выращиваемых в бутылях, и о картинах, растягиваемых на Весь Мир, тож’ неправдоподобны, однако так оно все и было, в этом нас убеждают хранители историй и старые книги. В общем, я обхватил это с’ребристое яйцо ладонями, и оно стало урчать и вроде как светиться, ей, к’буто было живым. Резко-быстро отпустил я это яйцо, и оно помертвело. Значит, эт’ тепло моих рук заставляет его шевелиться?

Уж так од’левало меня любопытство, шо я взял его снова, и яйцо задрожало, согреваяс’, пока не вспыхнула-появилас’ де’ушка-призрак! Ей, де’ушка-призрак, прям’ над яйцом, эт’ такая же правда, как то, шо я сижу среди вас, голова ее и шея прост’ плавали там, к’буто отражение в лунной воде, и она г’ворила! Ну, я испугался и отдернул руки от с’ребряного яйца, но де’ушка-призрак осталас’, ей.