Мероним сказала, шо гораздо больш’ она боится, шо испортится погода.

Я высказал то, шо думал: Ты не веришь, шо он настоящий, правда?

Мероним признала, шо Старый Джорджи для нее нереален, не, но для меня он все равно может оставаться реальным.

Тогда кто, спросил я, учинил Падение, если не Старый Джорджи?

Миг аль два в темноте обменивалис’ новостями мрачные птицы, к’торых я не знал. Предвидящая ответила: Древние сами учинили свое Падение.

О, слова ее были шо веревка из дыма. Но ведь у Древних была Смекалка!

Помню, она ответила: Ей, Смекалка Древних справлялас’ с болезнями, милями, семенами и делала чудеса обыденными, но с одной вещью она не справлялас’, не, с жаждой, живущей в людских сердцах, с жаждой большего.

Чего большего? — спросил я. У Древних было все!

О, большего добра, более вкусной еды, более быстрых скоростей, более долгих жизней, да и более легких… в общем, большей власти, ей. Вишь, Целый Мир, он велик, но он не был достаточно велик для той жажды, к’торая заставляла Древних вспарывать небеса, кипятить моря, отравлять почву взбесившимися атомами и возиться со сгнившими семенами, как шо появлялис’ новые болезни и бебени рождалис’ уродцами. В конце концов государства, сначала постепенно, затем быстро-резко, превратилас’ в варварские племена, и дни Цив’лизации окончилис’, кроме нескольких складок-кармашков там и сям, где мерцали ее последние угольки.

Я спросил, поч’му Мероним никогда не г’ворила об этом в Долинах.

Жителям Долин не хотелос’ бы узнать, ответила она, шо людская жажда не то’ко породила Цив’лизацию, но и убила ее. Я знаю это от других иноземных племен, у к’торых гостила. Бывает, шо ты г’воришь кому-то, шо их верования неправильны, а они думают, будто ты г’воришь, шо их жизни неправильны и их правда тож’ неправильна.

Ей, она, вероятно, была права.

Третий день выдался ясным-голубым, но ноги у Мероним были шо твои медузы, так шо я все взвалил себе на спину, кроме ее сумки. Мы пошли по склону горы, к югу, где по направлению к вершине зигзагами пролегали шрамы, оставшиеся от дороги Древних. Около полудня Мероним присела отдохнуть, а я тем временем собрал сто’ко дров, шо их хватило бы на два огромных костра, пот’му шо теперь мы проходили через самые последние деревья. Глядя вниз, в сторону Мауна-Лоа, мы, щуряс’, углядели на Седельной дороге отряд всадников-Конов, чьи пики металлически поблескивали в солнечном свете. Мы были так высоко, шо их лошади казалис’ не больш’ термитов. Мне хотелос’ бы, шобы я мог раздавить этих дикарей между большим и указа’льным пальцами, а потом вытереть слизь о штаны. Я молил Сонми, шобы ни один Кон никогда не сворачивал на эту дорогу к вершине, пот’му шо там имелис’ прекрасные места для устройства засады, и мы с Мероним не смогли бы, я считал, оказать ни сильного, ни долгого с’противления. Во всяком случае, я нигде не видел отпечатков копыт аль следов от привалов.

Деревья кончилис’, и ветер сделался сильнее-злее, но он не доносил запахов ни дыма, ни земли, ни навоза, ничего в’обще, в нем витала одна то’ко мелкая-мелкая пыль. Птицы на крутых склонах, поросших низкорослым кустарником, тож’ поредели, одни то’ко канюки взмывали так высоко. К вечеру мы добралис’ до скопления зданий Древних, к’торые, по словам Мероним, были поселком ’строномов, жрецов той Смекалки, шо читала звезды. Со времени Падения в этом поселке никто не жил, и более заброшенного места мне никогда не приходилос’ видеть. Там не было ни воды, ни почвы, а наступившая ночь так и когтила холодом, так шо мы оделис’ потеплее и развели огонь в одном из пустых жилищ. Отсветы пламени танцевали с тенями вокруг никем не любимых стен. Я тревожился о завтрашнем дне, когда нам предстояло взойти на вершину, и поэтому, шоб отчасти ослепить свой разум, я спросил у Мероним, права ли Аббатисса, утверждающая, шо Целый Мир летает вокруг солнца, аль же правы люди из Хило, утверждающие, шо эт’ солнце летает вокруг Целого Мира.

Аббатисса совершенно права, ответила Мероним. Значит, настоящая правда отличается от кажущейся правды? — предположил я. Помню, Мероним прог’ворила: Ей, обычно это так, и поэтому настоящая правда ценнее брильянтов и встречается реже. Мало-помалу ее окутал сон, но мне никак не давали уснуть разбуженные мысли, а потом в комнату вошла безмолвная женщина и уселас’ у огня, приглушенно чихая и дрожа. Судя по ’жерелью из раковин каури, она была рыбачкой из племени Хоному, и если бы была жива, то, ясный пламень, была бы оч’ даж’ сочной. Разжав пальцы, женщина опустила их в огонь, прям’ в прекраснейшие бронзовые-рубиновые лепестки, но лишь вздохнула, еще более осиротелая, чем птица в клетке, опущенной в колодец, языки пламени, вишь, не могли ее больш’ согреть. Вместо глазных яблок в глазницах у нее были гальки, и я подумал, уж не поднимается ли она на Мауна-Кеа, шоб позволить наконец Старому Джорджи предать ее душу каменному сну. Мертвые слышат, о чем думают живые, и эта утонувшая рыбачка уставилас’ на меня своими гальками и утверди’льно кивнула, а потом достала трубку, шоб немного утешиться, но я не попросил у нее ни единой затяжки. Много позже я пробудился, огонь умирал, а отяг’щенная Хоному уже ушла. Она не оставила в пыли никаких следов, но такт аль два я обонял запах дыма из ее трубки. Вишь, я подумал: Мероним много знает о Смекалке и о жизни, но жители Долин больш’ знают о смерти.

На четвертом восходе ветер дул не из этого мира, не, он искривлял этот жестокий-звенящий свет и заворачивал горизонт, он вырывал слова у нас изо рта и крал тепло наших тел через все меха и брезент. Тропа к вершине, шедшая от поселка ’строномов, была опасно изогнута-изломана, ей, ее п’ресекали огромные следы оползней, и нигде не было ни травы, ни корней, ни даж’ мха, то’ко сухие-замерзшие пыль и песок, к’торые царапали нам глаза, к’буто обезумевшая женщина. К этому времени наши башмаки из Долин совсем изорвалис’, так шо Мероним достала нам по паре башмаков из своей сумки, не знаю, из чего и с помощью какой Смекалки их сделали, но такими теплыми-мягкими-прочными они были, шо мы смогли продолжить путь. Четырьмя-пятью милями позже земля распласталас’ насто’ко, шо я больш’ не чу’с’вовал себя находящимся на горе, не, гораздо больш’ я казался себе муравьем на столе. Это была просто какая-то плоскость, зависшая в пустоте между мирами. Наконец около полудня мы завернули за пов’рот, и у меня, потрясенного, п’рехватило дыхание, пот’му шо там была ограда, в точности как г’ворил Трумен, хоть ее стены и не были высотой с красное дерево, не, они были не выше ели. Тропа вела прямо к стальным в’ротам, ей, но неповрежденные стены ограды не тянулис’ так бесконечно долго, не, ее мож’ было обойти часа за два. А за оградой на холме стояли круглые храмы, ей, самые страшные из Древних зданий на Га-Уае, а и то в Целом Мире, кто знает? Но как могли мы туда проникнуть? Мероним коснулас’ страшных ворот и пробормотала: Шоб сорвать их с петель, нам понадобился бы вспыхивающий грохот, ей. Но из своей сумки она достала не грохот, не, но хитроумную веревку, вроде тех, шо Предвидящие иногда предлагали на обмен, прочную и легкую. Над в’ротами торчали два столбика, и она попыталас’ набросить петлю на один из них. Ветер помешал ей попасть в цель, но следу’щим попробовал я и заарканил его с первого раза, и мы полезли, полезли, полезли через ограду Старого Джорджи, п’рехватывая веревку руками.