системой интерпретаций, которая определяет порядок и нормы объяснения, т. е. устанавливает референциальные отношения между контекстами объяснимого материала и системами концепций или положений, принципов, которые выступают в качестве объясняющих оснований, аргументации, содержащих критерии познанности, средства и технику объяснения и т. п. Иначе говоря, метафоры символически обозначают «герменевтические каноны» интерпретации, предписывающие определенный характер истолкования, указывая общий горизонт отбора материала, т. е. целостность относящихся сюда феноменов (например, что есть «литература», стало быть, фиксируя ее ценностные значения).

Итогом рационализации подобных представлений, воспринятых социологией литературы в середине 1930‐х гг., явились три концепции литературы, которыми оперировали социологи: «литература как отражение общества», «литература как средство социального контроля» и «литература как воздействие» на социальную жизнь в форме репрезентации идеальных, оцененных моделей действия, чувствования и т. п.

Первые, считающиеся «социологическими», исследования литературы, появившиеся в 1920‐е гг. в Германии, были, по существу, приложением некоторых социологических средств объяснения к решению проблем, поставленных традиционным литературоведением или историками литературы. Эти работы велись в рамках так называемого «социологического метода в литературоведении», который должен был компенсировать недостаточность чисто литературоведческих средств анализа путем привлечения аргументов «со стороны» – использования данных о среде писательского формирования, источниках влияния на творческие процессы и т. п.

Предметом изучения сторонников этого метода являлись области значений, из которых заимствовались нормативные основания различных каузальных детерминаций литературных феноменов. В определенной степени, кроме того, использование подобных процедур способствовало воздержанию от оценок произведения, дистанцированию от ценностей, конституирующих эстетические достоинства изучаемого предмета, а следовательно, расширяло поля возможных точек зрения на него и его анализа. Уже отношение к поэту как к «типичному представителю» идеологии какой-то группы снимало уникальность его фигуры как «гения». Однако в наибольшей степени свойством нейтрализации корпоративных ценностей литературоведения явилось обращение к маргинальным эстетическим феноменам, к литературе «низовой», массовой и т. п. Предполагалось, что на этом материале, не защищенном высокой оценкой литературоведения, а значит, и не соответствующем представлениям об оригинальном творчестве, т. е. литературе «стереотипной», «клишированной» и по языку («стертому»), и по конструктивным принципам («избитым сюжетным ходам и темам»), как бы «неавторской», можно максимально адекватным образом наблюдать массовые, т. е. чисто социальные, обстоятельства (проективные стереотипы, иллюзии, желания, напряжения, ценностные представления и т. п.). Характеристика такой литературы как «неэстетической» или «эстетически малоценной» автоматически вела к признанию неиндивидуализированности ее производства («формульной», «развлекательной», «халтурной», «консуматорной» и т. п.), превращала ее в нечто вроде «коллективного продукта», современного «мифа» или «городского эпоса», так как при этом вводилась неявная посылка, что в ней тем самым непосредственно выражаются коллективные ценностные представления и нормы.

Проблематику ранних стадий социологических исследований литературы можно условно разделить на три сферы: 1) явления «низовой» (популярной, массовой, тривиальной, коммерческой, потребительской, развлекательной) литературы; 2) читательская аудитория, нормы вкуса и эмпирические критерии оценки различных типов и, соответственно, различные ценности литературы и типы ее объяснения; 3) социальная роль литературы в обществе, функции литературы. Социология литературы была ориентирована на проблемы, поставленные ранее литературной критикой, – познание общества посредством литературы.

В типичных работах этого периода анализировались появление в произведении (или группе текстов) определенных тематических мотивов и их ценностные определения – оценка, выступающая как отношение автора или героев к социальным обстоятельствам вне модальности этого отношения, культурной семантики тематизируемых значений и способов их представления в тексте. Данные такого типологического анализа дополнялись внетекстовой информацией (биография писателя, публицистические манифесты, письма и т. п.).

Более специфично и теоретически обоснованно подобный анализ литературных текстов проводил в середине 1920‐х гг. один из последователей Г. Зиммеля, создатель оригинальной «формальной» социологии как социологии форм взаимодействия – Л. фон Визе вместе со своими ассистентами. Его подход состоял в строго контролируемой фиксации и описании характера и форм взаимодействия героев, их мотивации, ценностей и норм, определяющих их поведение. (С приходом к власти нацистов в Германии эти исследования прекратились и были возобновлены после войны учениками Л. фон Визе.)

Однако наибольшее значение с середины 1930‐х гг. получили сходные исследования, использующие методику контент-анализа, формальную технику анализа содержания. Исторически, а в настоящее время и типологически они составляют класс работ, в которых литература изучается по образцу средств массовой коммуникации, т. е. при условиях, схожих с условиями нейтрализации эстетической оценки литературы или даже идентичных им[194]. (Собственно, это и составляет условие генерализации литературных экспрессивных структур.)

Технически контент-аналитические исследования обеспечивались статистическими и количественными методиками сбора информации, разработанными П. Лазарсфельдом и его сотрудниками для изучения растущей роли СМИ и пропаганды.

Общая посылка подобных методов заключалась в убеждении, что использование надежного и «объективного» социологического инструментария (формализованной техники количественного анализа материала) даст возможность «заговорить самому материалу», избавиться от спекулятивных воззрений на литературу и умозрительных построений, от субъективных оценок и трактовок ее роли в обществе. Данные подобной тематизации дополнялись биографическими свидетельствами, изучением воззрений писателя на основе иных источников (например, публицистики, писем и т. п.). Сопоставление выравненных параметров обитателей литературного мира и квот реального населения, социальных групп и т. п., взятое по обычным характеристикам социального и профессионального положения, демографического состояния, ролевых характеристик, общественного статуса, престижа, а также описания, например, негативных социальных явлений (алкоголизма, преступности и др.) и данных социальной статистики, как полагали авторы, позволяло судить о характере отклонений или трансформаций реальности в популярной литературе.

Наиболее характерными подобные методы и, соответственно, тематические исследования стали для США. Сравнительно недавно образовавшееся общество, не имеющее тяжелой феодально-сословной наследственности, общество с выраженным идеологическим пафосом «демократии» и «равных возможностей», не знало силы давления авторитарного культурного образца, проблем «центра и периферии», культурной иерархии и т. п. Общепринятой идеологемой были «идентичность американской культуры», инструментальный миф и идеал («граница», «дальний Запад», «успех»), единство разделяемых всеми взглядов, представлений, устремлений.

Ранние контент-аналитические исследования могли непосредственно сопоставлять литературную действительность с социальной (перепись литературного «населения» и социально-демографическую структуру общества и т. п.), так как постулировалась «идентичность ценностей, мотивов, поведенческих стандартов» литературных героев, писателей, общества, базирующаяся на том, что «литература функционирует в том же интеллектуальном универсуме, что и ее читатели, другими словами, отражает господствующие обычаи и нравы…»[195]. Исследовались, таким образом, «базовые» ценности и установки, лежащие в основе наиболее фундаментальных социальных институтов, таких как «семья», соответственно, нормативные образцы поведения, отклонения от них и возникающие напряжения (особенно связанные с регуляцией половозрастных отношений), стереотипы в отношении этнических, локальных, социальных меньшинств, символы национальной идентичности, образцы «успеха» и т. п.

В целом, как результаты типологического анализа, так и данные контент-аналитических исследований не выходили за рамки того, что можно назвать генерализованным описанием, генерализацией тех или иных культурных объективаций в произведениях литературы, классифицируемых по определенным темам: «развод» в романах такого-то – либо за такой-то период; «мексиканец в романах», «бюрократия», «молодежь» и т. д. Приемы же типологического описания, в общем, идентичны обычным способам работы социальных историков и историков литературы. Подобные исследования на всем своем протяжении, до середины 1950‐х гг. и позже, практически не затрагивали проблематики социального изменения, поскольку действующие культурные нормы, определявшие пределы рационализации исследовательского инструментария, возлагали на саму литературу то, что должно было быть функцией социологической теории. Чисто техническая, исследовательская невозможность строго различать социальные моменты и их культурные образцы приводила к тому, что «естественность» изображенного в литературном произведении носила вневременной характер, литературная динамика была неотличима от социальной или культурной. Поэтому и типологические, и контент-аналитические генерализации («тематика») образовывали статичные, синхронные срезы, состояния репрезентации тех или иных тем в литературе. Процессуальность вводилась в исследование путем сопоставления данных, собранных в различные периоды, а различиям давались видимые каузальные объяснения, т. е. устанавливались «непосредственные» те или иные социальные факторы.

К середине 1950‐х гг. методологическая критика контент-аналитических исследований выявила аморфность теоретического основания для отбора и формализации