Но она-то, спасительница, она, которая каждый день ощупывала медальон, где хранилось любовное послание князя, она-то что ж? Медальон иногда так жег кожу, что Лизонька совершенно серьезно оглядывала ложбинку меж грудей, ожидая увидеть знак, похожий на стигмы[32]. Лицо князя было избито, да, но голос она могла бы вспомнить, и опять же сердце-вещун обязано подсказать ей, кто перед ней. Но ничего этого не произошло. Пленник, несмотря на увечья, показался Лизоньке недурен, строен, но уж как-то слишком развязен. Некроткий, одним словом.

А Матвей уже распустил павлиний хвост. Это до Лизоньки Сурмиловой ему дела не было, а до этой хорошенькой, что таинственно проникла в темницу, дело очень даже было. Ах, кабы не разбитая рожа! Уж князь смог бы пустить ей пыль в глаза!

– В чем вас обвиняют? – спросила Лиза мелодичным голосом.

– Вздор, гнусность, глупость! Я попал сюда по чистому недоразумению. Я прислан в Польшу с целью приобретения породистых лошадей, жеребцов и маток для двора ее величества Анны. Я приехал сюда с другом, поручиком Родионом Люберовым. По приказу ее величества мы люди неприкосновенные.

Матвея смущал молчаливый человек с факелом. Кто он? Это не просто сопровождающий, судя по одежде, птица повыше полетом. Шляхтич ловил каждое слово, да, видно, не все понимал. При этом он не пытался дать какое-либо объяснение визиту. Но последняя фраза Матвея была им понята правильно.

– Это вы в России люди неприкосновенные, – сказал шляхтич по-французски. – А здесь Польша.

Матвей немедленно отозвался звонкой французской руладой:

– Да хоть Эфиопия. Есть понятия международного права, чтоб абы кого не хватать.

– Но князь Гондлевский – справедливый человек, он не будет хватать просто так, – возразил шляхтич, – очевидно, у него есть для этого основания.

– Нет у него оснований, одна настырность, – сказал Матвей уже по-русски, оборачиваясь к даме. – Дело в том, что я имею косвенное отношение к истории, приключившейся здесь год назад. Там произошло убийство, в котором я не только не участвовал, во которое и не видел, потому что был в дымину, то есть совершенно пьян.

– Согласитесь, что это нельзя принять за разумное объяснение. – Видно, шляхтичу трудно давалось его спокойствие.

– Вот и пан Гондлевский то же самое говорит, но ведь разные люди пьянеют по-разному. – А я вам верю! – воскликнула Лиза, она хотела быть великодушной. – С таким искренним видом нельзя лгать. Говорите, чем я вам могу помочь?

– Люберов тоже в подвале? – быстро спросил Матвей, благоприятный миг надо ловить за хвост, а то странные гости раздумают играть в благородство.

– Насколько мне известно – нет, – строго заметил Ксаверий, самоуверенность пленника его раздражала.

– Тогда его надо найти. Если бы у меня были перо и бумага, я написал бы ему письмо. Но он поверит на слово. Вы найдете Люберова в корчме «Белый вепрь» и скажете ему, что князь Козловский обретается в положении для него привычном, то есть в подвале, то есть на соломе, а милейшие тюремщики не верят ни одному его слову.

– Как вы сказали? – По телу Лизоньки пробежала живительная искра, ладошки ее вдруг взмокли, и она беспомощно оглянулась на Ксаверия.

– Я говорю, не верят правде, а вешают на меня злокозненный умысел.

– Имя ваше повторите, – уточнил чуткий Ксаверий.

– Князь Козловский.

– Матвей? – прошептала чуть слышно Лизонька.

– Положим…

– Так вы меня не узнали? О Боже мой… А я-то… я ведь тоже… Если бы мы встретились в другом месте, где светло… Я Лиза.

Матвей посмотрел на девушку, совершенно обалдев, и прошептал:

– Иди ты…

Фраза эта требует пояснения. Выражение «иди ты…» имеет два взаимоисключающих значения. Первое – «иди ты…» рекомендует идти очень далеко, иногда конечный пункт указывается, но он настолько лишен смысла, что призывает следовать как бы в бесконечность. Второе значение – «иди ты…» имеет синонимы: «неужели, быть не может, я не смел мечтать о таком счастье, сударыня» и так далее. Матвей употребил названное словосочетание во втором его значении.

Наше объяснение замедлило ход событий, превратив встречу влюбленных как бы в немую сцену, но на деле все было не так. Девушка, видя, что ее не узнают, повторила страстно:

– Я Лиза Сурмилова… – И потеряла сознание.

Ксаверий подхватил девушку на руки, Матвей все еще пребывал в столбняке и боялся притронуться к Лизе, словно она была не живым человеком, а ожившим персонажем его сна. Увидев ее безжизненно запрокинутую голову, он принялся что есть силы махать руками, как опахалом, гнать воздух к бледным щекам, не забывая при этом собственного бедственного положения.

– Слушай, друг, выпусти меня, а? – трещал он по-французски. – На кой я вам тут сдался. Старый князь понял, что я за безделицу сижу.

– Потом, потом. Я выпущу вас завтра. Сейчас никак нельзя. Сейчас вас схватят. У князя везде охрана. У вас вода есть?

– Есть. Вот, в горшке. Да не лей много-то! Что я пить буду? Ты не умывай ее. Кропить надо, вот так. – Матвей брызнул в лицо девушки водой и прошептал доверительно: – Это ведь невеста моя. Ах ты, бедная. И как она только сюда попала?

Теперь пришла очередь обомлеть Ксаверию. Он тут же хотел сдать бесчувственную ношу в руки неожиданно обретенному жениху, но одумался. Лизонька меж тем застонала, обессиленно открыла глаза.

– Освободи, друг! Я же при исполнении, – с новой силой принялся канючить Матвей.

– Сказал, завтра! – Ксаверий не дал Лизе встать на ноги, а обхватил ее покрепче и быстро начал подниматься вверх по лестнице. На улице он прислонил девушку к стене, поддерживая ее плечом, чтобы она, упаси бог, не упала, и запер на два оборота замок.

Проще простого было ему сейчас отпустить князя Козловского на волю. А Лизоньку куда? На руках через крепостные стены он невесту не перенесет, это ясно. Значит, побег влюбленных надо подготовить по всем правилам. Этим он завтра и займется.

Благая мысль пришла к Родиону только на исходе дня. Если Матвей за все это долгое время не появился в гостинице, значит, он влип в историю, а если Адам, который знает все и вся, не желает говорить на эту тему, выходит, дело совсем швах. И единственный человек, который сможет пролить свет на темное дело, конечно, старый ксендз. В утренней беседе священнослужитель был так терпелив, а терпение – это уже благорасположение. Родион приказал оседлать коня и, предупредив Адама, что вернется поздно, поскакал в деревню – в костел.

Ксендз был на месте. Он внимательно выслушал Родиона и спросил:

– Этот молодой человек, ваш друг, уже бывал здесь раньше?