Григорио направил лодку к развалинам одной из инсул, что некогда возвышалась на самом берегу и рухнула прямо в озеро. Развалины инсулы выступали из воды подобно дамбе, и на них было удобно высаживаться из лодки, не вынуждая ту заплывать на мелководье. Флорентиец уперся шестом в дамбу и придержал влекомую течением лодку, а Сото, взвалив на плечи скарб, соскочил на ближайший обломок. Ноги карателя после двух дней, проведенных им в шаткой посудине, с непривычки подогнулись, и Мара чуть было не плюхнулся в воду со всеми вещами. Но в последний момент он сумел-таки ухватиться за выступ камня.

– Удачи тебе, – бросил Сото торговцу, уже выталкивающему лодку на течение. – Надеюсь, мой Торо попадет в надежные руки.

– Не беспокойся, – отозвался Григорио, налегая на шест. – Я знаю парочку бродяг, кому эта громадина будет по карману – ребята достойные. И тебе удачи… во всем, что бы ты здесь ни задумал. Ох, подсказывает мне интуиция: пожалею я, что согласился на эту сделку. Ох, пожалею! Глупый алчный старикашка!..

Лодка отплыла, а Григорио, укоризненно качая головой, все еще продолжал во всеуслышание упрекать себя в чрезмерной жадности.

…Прыгая с камня на камень, Сото выбрался из развалин и наконец ступил на берег. Нарукавную повязку паломника – синюю, с белым крестом – он повязал еще в лодке. Повязку раздобыл для него Григорио, поскольку идея высадить пассажира в паломническом квартале принадлежала флорентийцу. Разумеется, помимо повязки, каждый паломник обязан был иметь официальный документ, подтверждающий его статус путешественника по святым местам, но справка требовалась лишь для того, чтобы попасть в город, а также на случай встречи с патрулем Защитников. Первую проблему Сото уже разрешил, а при возникновении второй документы все равно бы не помогли – с его-то мрачной известностью! Со всеми же мелкими подозрениями, какие могли возникнуть в отношении Мара у встречных прохожих, обязаны были справляться повязка и черные очки, тем паче что в солнечном Ватикане такие очки носил едва ли не каждый пятый.

Сото нацепил очки на нос и осмотрелся. Публика в районе Паломников была интернациональная: бледнолицые лондонцы, говорливые варшавцы и киевляне, белобрысые берлинцы, смуглые афиняне и мадридцы. Граждане Святой Европы всех возрастов съехались в столицу поклониться ее святыням, покаяться в грехах у подножия Стального Креста и очистить душу молитвами в многочисленных ватиканских храмах. Многие паломники прибыли целыми семьями, и со всех сторон раздавался заливистый детский смех. Любопытно, что обстановка в этом многолюдном месте была на удивление спокойной – человек, который сознательно встал на путь Покаяния, обычно крайне дисциплинирован и богобоязнен. Исключение составляли разве что затесавшиеся в ряды паломников городские бродяги да мелкие жулики, но их здесь околачивалось немного. Наткнувшись на доброжелательность окружающих, обуреваемый черными мыслями Сото почувствовал себя не в своей тарелке.

По праздничным дням в районе Паломников было не протолкнуться, в остальное время дышалось свободней (паломники стекались к Центру Мира в течение всего года, район никогда не пустовал), поэтому шанс найти здесь пустующее жилье возрастал. Инсула включала в себя до полутора сотен тесных комнатушек-ячеек, отчего смахивала на огромный улей. Каждая из ячеек по площади ненамного превышала установленные в ней общие нары на несколько человек; другой мебели, как и дверей, в ячейках не имелось. Покинув набережную и углубившись в лабиринт инсул, Сото задался целью подыскать для себя такое жилье, чтобы регулярные проверки Защитников Веры обходили его стороной. По логике, нечто похожее следовало искать в окраинных кварталах, подальше от многолюдного рынка.

Мара посчастливилось обрести «дом своей мечты» достаточно быстро. Точнее, назвать его домом было уже трудно, но едва это строение нарисовалось на пути карателя, тот сразу понял: о лучшем убежище в его положении мечтать просто нельзя – старая инсула, одна половина которой полностью рассыпалась, и ее обломки курганом громоздились возле второй половины, покрытой жуткими трещинами, но пока еще не рухнувшей. В целях безопасности участок был обнесен символическим веревочным ограждением с повязанными на нем красными флажками. Флажки уже заметно поистрепались – по всей видимости, здание рухнуло достаточно давно. В первую очередь веревка ограждала развалины от снующих по кварталу пронырливых ребятишек, поскольку вряд ли бы кто-то из их родителей вздумал селиться в полуразрушенной инсуле. Казалось, стоило лишь чихнуть рядом с ней или облокотиться о потрескавшиеся стены, как они немедленно обвалятся тебе на голову.

Обойдя вокруг опасного участка, Сото удовлетворенно хмыкнул и, убедившись, что за ним не наблюдают, поднырнул с вещами под ограждение и прошмыгнул в подъезд уцелевшей половины инсулы. Зыбкая непрочность жилища карателя не пугала – он был уверен, что как минимум несколько дней здание еще простоит. Более вероятной являлась опасность нарваться на проверку документов, обосновавшись в пригодном для жилья строении. Сюда же патруль Защитников точно не сунется, но Мара все равно не собирался разводить в инсуле огонь. Он не хотел лишний раз искушать судьбу, и без того охладевшую к нему за эти месяцы.

Поднявшись на верхний этаж, Сото прошел до конца коридора и побросал вещи на нары в последнюю ячейку. Вот он и на месте. Теперь предстояло позаботиться о том, чтобы длинный путь, проделанный им из глухой провинции в сердце Святой Европы, не оказался напрасным. Полная Свобода уже рядом; до нее осталось несколько шагов, но на финальном участке пути следует выложиться изо всех сил. Второго случая искупить вину карателю не представится.

Сото осознавал, что если будет маячить перед окнами, то рано или поздно привлечет к своему убежищу внимание, однако он не удержался от соблазна взглянуть на город. Стараясь не выходить из тени, он подкрался к лишенному стекол оконцу ячейки и выглянул наружу. Панорама столицы с верхнего этажа открывалась великолепная, только вид справа загораживала соседняя инсула. Прямо перед глазами блестело под солнцем озеро Слез Кающихся. На его противоположном берегу возвышались пирсы, облепленные лодками, словно брошенные в воду корки хлеба голодным малькам. Возле одного из пирсов покачивалась сейчас груженная холстами лодка флорентийского торговца Григорио, совершенно не различимая среди подобных ей лодок. Берег у пирсов был застроен складами, а сразу за ними раскинулась рыночная площадь, шумная и яркая. Григорио говорил, что на Ватиканской ярмарке при желании можно отыскать все. Даже огнестрельное оружие, за торговлю которым грозило столь длительное тюремное заключение, что на свободу после него выходили лишь те, кто угодил за решетку в юношестве.

Рыночная площадь заканчивалась у подножия второй по величине столичной постройки – храмового комплекса Первых Мучеников. Мощная стена вокруг комплекса, состоящая из четырех ярусов аркад, окружала возвышающийся за ней храм идеальным эллипсом. Один крупный сегмент ограждения был гораздо старше основной части стены, пристроенной к нему уже после Каменного Дождя. Подковообразный сегмент являлся остатком древнеримского амфитеатра Колизея, на арене которого сложили когда-то свои головы первые мученики за Истинную Веру. На их крови и был построен один из крупнейших храмовых комплексов не только Ватикана, но и всей Святой Европы.