Жуков везде стремился протаскивать свое мнение. Когда то или иное предложение Жукова в правительстве не проходило, он всегда в таких случаях очень обижался.

Как-то в 1944 году, находясь вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказал мне о том, что в 1943 году он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность этого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен, обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится»[227].

Позднее, когда уже после смерти диктатора состоялся суд над бывшим министром госбезопасности В.С. Абакумовым, выяснилось, что вся инициатива в подобной «раскрутке» Новикова исходила от Сталина лично. «.. Я ничего не делал сам, — говорил Абакумов на суде, получив последнее слово. — Сталиным давались указания, а я их выполнял». Следователи же заранее заготовили нужный им текст и вынудили арестованного военачальника подписать его. «Потом заставили… — рассказывал позднее Новиков, выступая на процессе по делу бывшего руководителя МГБ уже в качестве свидетеля. — Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось около 7–8 часов… Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили…»

Тем не менее, даже Сталину было видно, что показания главного маршала авиации довольно скудны по части информации о подготовке военного переворота. Поэтому недостающие аргументы он надеялся услышать от участников заседания Высшего военного совета.

«.. Прения открыли члены Политбюро Маленков, Берия и Молотов, — вспоминал позднее Георгий Константинович. — Все они всячески стремились очернить меня и убедить присутствующих в том, что я являюсь опасным заговорщиком. Однако для доказательства этого не привели каких-либо фактов, повторив лишь то, что содержалось в показаниях Новикова.

После речей членов Политбюро выступили Маршалы Советского Союза И.С. Конев, А.М. Василевский и К.К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках и допущенных мною ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Наибольшее впечатление на Сталина, по моему мнению, произвело выступление маршала бронетанковых войск П.С. Рыбалко, который прямо заявил, что давно пора перестать доверять «показаниям, вытянутым насилием в тюрьмах». Свою страстную речь он закончил так:

— Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот нашей Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны»[228].

Сталин, похоже, заколебался в своем намерении арестовать маршала. Когда же и сам Жуков, глядя ему прямо в глаза, твердо отверг какую-либо причастность к заговорщической деятельности, ситуация переломилась. Вождь пока ограничился высылкой маршала из Москвы, направив его командующим Одесским военным округом.

Следует, наверное, оговориться, что это была не первая попытка расправиться с Жуковым. Еще до войны, когда в 1937–1938 гг. он командовал 6-м кавалерийским корпусом, начальник политотдела входившей в состав корпуса 4-й кавдивизии, некий Тихомиров, инициировал разбирательство партийного «дела» будущего маршала.

Жуков не стал покорно выслушивать возводимую на него в ходе партсобрания напраслину, а перешел в контратаку. Это произвело должное впечатление на участников собрания, не решившихся на объявление командиру корпуса взыскания, чего так добивались клеветники. «Ну а если бы парторганизация послушала Тихомирова и иже с ним, что тогда могло получиться? Ясно, — резюмировал Жуков, — моя судьба была бы решена в застенках НКВД, как и многих других наших честных людей».

Больше того, он дал телеграмму Сталину и Ворошилову о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности. Как знать, не она ли уберегла Георгия Константиновича от ареста? А вот его откомандированию летом 1938 г. на Халхин-Гол уж точно помогла.

Когда на совещании у Сталина решали, кто из командиров смог бы переломить неудачный до того ход боев с японцами, по предложению командующего войсками Белорусского военного округа С.К. Тимошенко всплыла фамилия Жукова. Сталину она была знакома, но вот в какой связи — он не помнил. К.Е. Ворошилов подсказал:

— Это тот самый Жуков, который в 37-м прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности.

— Ну, и чем дело кончилось?

— Ничем, — ответил нарком. — Выяснилось, что для привлечения к партийной ответственности оснований не было.

Это, несомненно, подавало кандидатуру Жукова в выгодном свете. Когда же его выдвижение на должность командующего корпусом, действовавшего в Монголии, поддержал секретарь ЦК компартии Белоруссии П.К. Пономаренко, все сомнения у Сталина отпали.

Как известно, на Халхин-Голе Красная армия одержала впечатляющую победу, надолго охладившую воинственный пыл японцев. «Я поехал туда с радостью, — рассказывал полководец, беседуя с писателем К.М. Симоновым. — А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы… То, в чем меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».

В письме Н.С. Хрущеву и А.И. Микояну 27 февраля 1964 г. Жуков назвал имена тех, кто фабриковал на него «дело»: «В 1937— 38 годах меня пытались ошельмовать и приклеить ярлык врага народа. И, как мне было известно, особенно в этом отношении старались бывший член Военного совета Белорусского военного округа Ф.И. Голиков (ныне маршал) и начальник ПУРККА Мехлис, проводивший чистку командно-политического состава Белорусского ВО»[229].

Неудачей закончилась и попытка расправиться с полководцем сразу после Великой Отечественной войны. Недруги, однако, со своими планами не расставались. В феврале 1947 г. Жуков, продолжавший оставаться кандидатом в члены ЦК ВКП(б), был вызван в Москву на пленум. Что произошло дальше, рассказал он сам: «…Пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК. Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию (предложение о выводе маршала из состава кандидатов в члены ЦК внес А.А. Жданов. — Ю.Р.). Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК.

Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…»[230]