Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В марте 1717 года Волынский приехал в Испагань, претерпевший на дороге большие трудности и неприятности. «Уже меня редкая беда миновала», — писал он канцлеру. В Испагани сначала он был принят недурно, но чрез несколько дней, не объявя ничего, заперли его в доме, приставив такой крепкий караул, что пресекли всякое сообщение, и это продолжалось полтора месяца, а когда узнали о прошлогоднем приходе князя Черкасского на восточные берега Каспийского моря и о строении крепостей, то заперли еще крепче; пошли слухи, что несколько тысяч русского войска впало в Гилянь и что множество калмыков находится около Терека. Три раза Волынский был у шаха Гуссейна, имел несколько конференций с визирем; с персидской стороны соглашались, по-видимому, на все предложения посланника, и вдруг позвали его на последнюю аудиенцию и объявили отпуск. Все представления Волынского остались тщетными; он возражал, что не может ехать, не окончив дел; ему отвечали, что дела будут кончены по его желанию, только бы теперь взял шахову грамоту к царю.
«Этому трудно верить, — писал Волынский, — ибо здесь такая ныне глава, что он не над подданными, но у своих подданных подданный и что редко такого дурачка можно сыскать и между простых, не токмо из коронованных; того ради сам ни в какие дела вступать не изволит, но во всем положился на своего наместника Эхтимат-Девлета, который всякого скота глупее, однако у него такой фаворит, что шах у него изо рта смотрит и что велит, то делает. Того ради здесь мало поминается и имя шахово, только его, прочие же все, которые при шахе ни были поумнее, тех всех изогнал, и ныне, кроме его, почти никого нет, и так делает что хочет, и такой дурак, что ни дачею, ни дружбою, ни рассуждением подойтить невозможно; как уже я пробовал всякими способами, однако же не помогло ничто. Как я слышал, они так в консилии положили, что меня здесь долго не держать, того ради, чтоб не узнал я состояния их государства; но, хотя б еще и десять лет жить, больше уже не о чем проведывать и смотреть нечего и дел никаких не сделать, ибо они не знают, что такое дела и как их делать; притом ленивы, о деле ни одного часа не хотят говорить; и не только посторонние, но и свои дела идут у них беспутно, как попалось на ум, так и делают без всякого рассуждения; от этого так свое государство разорили, что, думаю, и Александр Великий в бытность свою не мог войной так разорить. Думаю, что сия корона к последнему разорению приходит, если не обновится другим шахом; не только от неприятелей и от своих бунтовщиков оборониться не могут, и уже мало мест осталось, где бы не было бунта; один от другого все пропадают, а тут и я с ними не знаю, за что пропадаю: не пьянством, не излишеством, но самою нищетою нажил на себя по сие время четырнадцать тысяч долгу. Думаю, меня Бог определил на погибель, потому что и сюда с великим страхом ехал, а отсюда еще будет труднее по здешнему бесстрашию. Поеду чрез Гилянь, хотя там теперь и моровое поветрие, поеду, чтоб тот край видеть. Другого моим слабым разумом я не рассудил, кроме того, что Бог ведет к падению сию корону, на что своим безумством они нас влекут сами; не дивлюсь, видя их глупость, думаю, что это Божия воля к счастию царскому величеству; и хотя настоящая война наша (шведская) нам и возбраняла б, однако, как я здешнюю слабость вижу, нам без всякого опасения начать можно, ибо не только целою армиею, но и малым корпусом великую часть к России присовокупить без труда можно, к чему удобнее нынешнего времени не будет, ибо если впредь сие государство обновится другим шахом, то, может быть, и порядок другой будет».
Волынский выехал из Испагани 1 сентября 1717 года, заключив пред отъездом договор, по которому русские купцы получили право свободной торговли по всей Персии, право покупать шелк-сырец повсюду, где захотят и сколько захотят. Посланник зимовал в Шемахе и здесь имел досуг еще лучше изучить состояние персидского государства и характер его народонаселения. Сознание своей слабости наводило сильный страх пред могущественною Россиею, ждали неминуемой войны и верили всяким слухам о сосредоточении русских войск на границах. В начале 1718 года в Шемахе с ужасом рассказывали друг другу, что в Астрахань царь прислал 10 бояр с 80