так рассчитывал, оказались потерянными – мой отец истинный стоик. Сара, наоборот, рассержена и подавлена, может быть из-за того, что она чувствует себя обманутой. Я ничего не понимаю в экономике, мне трудно вести счет даже своим собственным деньгам, но мне до сих пор непонятно, каким образом заработанные Пинкусом тяжелым многолетним трудом и совершенно законно вложенные в швейцарскую страховую компанию деньги вдруг исчезли.

Всю войну он берег этот матерчатый пакет и не расставался с ним, и даже много лет после войны ни он, ни Сара не решались его выбросить. Только после смерти Сары в 1989 году в Торонто мы с Романом выбросили этот древний сверток. Это одно из воспоминаний о военном времени, которые ни он, ни я сохранять не хотим.

Когда я второй раз пришел на собрание еврейского студенческого клуба, там были только юноши. Не могу сказать, что было скучно, но явно чего-то не хватало – а чего именно, мы быстро поняли, когда в комнату буквально ворвались опоздавшие девочки – Хеленка и Нина. Я раньше их не встречал, но многие с ними уже знакомы, они веселы и оживлены, настроение сразу меняется. Я не знаю, что мне делать. Стою, прислонившись к кафельной печи и наблюдаю за происходящим.

Хеленка потрясающе хороша собой, она просто красавица с белой нежной кожей, прямыми черными волосами, четко очерченными темными бровями. У нее естественно алые губы и серьезные, мечтательные, чуточку печальные глаза.

У Нины, или, как все ее называют, Нинки – миловидное круглое личико, такие лица некоторые называют пикантными или интересными, очень коротко остриженные каштановые волосы, заразительный смех и заинтересованный взгляд – она возбуждена и весела, мне кажется, даже шумновата – но все равно она внушает мне симпатию и не то, чтобы мимолетный, но, я бы сказал, довольно вялый интерес.

Хеленка рассказывает что-то интересное, все собрались вокруг нее. Я не помню точно, кто к кому подошел – Нина ко мне или я к Нине, во всяком случае, мы как-то познакомились.

Я начинаю применять мои стереотипные и, честно сказать, довольно дешевые приемы обольщения, которые на удивление часто приносят успех. Нина упоминает о новом английском фильме «Серый лорд» – и я спрашиваю в том же шутливо-парфюмерном стиле, не угодно ли ей будет посетить со мной кинотеатр, на что она просто отвечает: «Пошли». Мне приятно в ее обществе, в ней есть какое-то естественное тепло. Разговор совершенно пустой. Мне нравится с ней разговаривать – но не более того.

Занятый своими делами, я просто забыл о своем приглашении посмотреть с Ниной «Серого лорда» – но она-то не забыла и обиделась на меня. На мое счастье, мне подворачивается еще один случай повидаться с Ниной – я спрашиваю, нет ли у нее старых учебников, она начала занятия в январе и теперь уже на втором курсе – конечно, учебники у нее остались. Она может их мне одолжить. И, наверное, для дальнейшего развития наших отношений на пользу, что, когда я прихожу за книжками, ее нет дома.

Нинины родители погибли в Варшаве, причем мама буквально в последние дни войны. Нина тоже пережила варшавское гетто, Селекции на улице Мила, но в последние дни перед ликвидацией гетто ей удалось бежать – она работала на фабрике Шульца и Тобенса, это варшавский вариант ченстоховского Хасага. Она пряталась в семье польского офицера в доме под Варшавой, была свидетельницей восстания Армии Крайовой. Несколько раз ее спас от неминуемой гибели старший брат Рудольф – Нина называет его Рудек. Теперь она живет с братом в их большой довоенной квартире по улице Жеромского 85. Рудольф старше ее на одиннадцать лет, он юрист, вскоре получит звание доцента на юридическом факультете университета в Лодзи.

Когда я прихожу к ним, меня встречает пожилая женщина – Анеля – которая была у них домработницей еще до войны, когда Рудольф и Нина были маленькими. После войны Анеля заболела болезнью крови – пернициозной анемией. Она узнала, что Нина и Рудольф выжили и обратилась к ним за помощью. Нина в лагере научилась делать сапожный крем. И она делает эту мазь и продает ее на улицах, чтобы раздобыть деньги на переливания крови Анеле, а когда той стало лучше – на необходимые лекарства. Но по Анеле не видно, что она была смертельно больна – эта крепкая, суровая, сдержанная, но удивительно добрая женщина выглядит абсолютно здоровой.

Она впускает меня, хотя Нины и нет дома. Я захожу в Нинину комнату – не могу сказать, чтобы в ней царил большой порядок, но в этом беспорядке есть какой-то уют. Обе нужные мне книги уже отложены, лежат отдельно. Анеля говорит, что я могу их забрать, и я ухожу с книжками подмышкой. Много лет спустя Нина рассказала, что Анеля после моего визита заявила ей: «Я думаю, тебе надо выйти замуж за того вежливого студента, что приходил за книгами». Но вот что Нина ей ответила, я до сих пор не могу добиться.

Я не знаю, сыграло ли это незначительное событие какую-то роль в моей судьбе. Нина рано потеряла родителей, она обожает Анелю. Правда, впоследствии Нина утверждала, что влюбилась в меня с первого взгляда, когда я стоял, прислонившись к печке на квартире у Виктора.

Мы встречаемся довольно часто, причем чаще всего по инициативе Нины – но она делает это так незаметно, что мне кажется, что активная сторона в наших отношениях – это я. Вообще говоря, я достаточно беззаботен в своих отношениях с девушками, но инстинктивно понимаю, что если начну ухаживать за Ниной, то это будет серьезно, и подсознательно этого избегаю. Мы встречаемся часто, но я не предпринимаю никаких попыток к физическому сближению. Мало этого – чтобы избежать непонимания, я совершенно немотивированно и по-дурацки «выкладываю карты на стол».

Как-то Нина рассказывает, что будет студенческий бал во дворце Понятовского – роскошный дворец, когда-то принадлежавший известной семье польских аристократов, а теперь реквизированный в пользу государства. Я спрашиваю, хочет ли она пойти на бал – конечно, хочет, мало этого, она уже взяла два билета, поскольку боялась, что билетов может не хватить.

На мне прекрасный темно-синий костюм, Пинкус недавно сшил его в своей мастерской для поступившего в университет старшего сына. Я хорошо танцую, особенно медленные, томные танцы – Сарина заслуга. Иногда я прижимаюсь щекой к лицу Нины – она не отстраняется. Я приглашаю ее выпить лимонада – и мы, держась за руки, выходим в густой ухоженный парк. Воздух пропитан тайными ароматами весны, крупные звезды загадочно мерцают в темной, глубокой синеве ясного неба. Волшебный, неповторимый вечер – и я его испортил.

«Что ж, – говорю я многозначительно, пока