– Ух, словно сутки репетировала, – усмехнулся стоящий за моей спиной Сема.

Зиночка дернулась было его вразумить, но я опередил:

– Не, – чуть развернулся я к нему, – рецепт другой: надо что-то чувствовать и не стесняться это выплеснуть.

Он как-то обреченно промолчал, глядя на закрытую чебуречную через дорогу.

– Ты же тогда почувствовал что-то? Мм, Виктор?

Сема буркнул, едва заметно дернув рукой:

– Лучше бы и не чувствовал.

Я окинул его насмешливым взглядом:

– Ты как боишься чего-то хорошего в себе.

– …Провожаем сегодня в поисковую экспедицию наш отряд! – Тыблоко наставила мегафон прямо на меня и добавила громкости. – Лучшие из лучших! На правое дело! Мы гордимся!..

Я повернулся к ней лицом.

– Что ж она так громко гордится-то? – съязвил, оставляя за собой последнее слово, Сема.

– …Командир нашего отряда – Андрей Соколов! Андрей, выходи. – И Тыблоко командно прихлопнула свободной рукой по бедру.

Я подошел, и она порывисто, еще не отойдя от речи, сунула мне в руки мегафон.

– Выступи. Вот сюда жать.

– Татьяна Анатольевна, – чуть наклоняясь, негромко обратился я к ней, – какой у вас породы собачка-то дома?

Дядя Вадим, прислушивающийся к нам, громко фыркнул в кулак и одобрительно заулыбался. А вот стоящий за ним знакомый инструктор райкома злобно подвигал челюстью и окинул меня откровенно нелюбезным взглядом – видимо, вспомнил нашу прошлогоднюю стычку. Чернобурка, что разместилась чуть позади начальствующей группы, только завела глаза к небу и тяжело вздохнула.

– Здрасьте, – приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.

Клянусь – она покраснела!

– Андрей… – с трудом выдавила из себя директриса, – да я вовсе не имела в виду…

– Ну и слава богу! – кивнул я. – А все же?

– Боксер. Фроська.

– Не, ну совсем не похож…

– Речь, – прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.

– Ага, – я сунул ей обратно мегафон, – я так, голосом возьму.

Сделал несколько шагов назад, а затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.

Признание, доверие. Хм… Обожание, и рядом – любовь…

Не облажаться бы.

Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:

– Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас там не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа… И ужас.

Паштет, с которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.

– Ужас, – продолжил я наставительно, – не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А раз можем, то и должны. И это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам – чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда… – Я чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо. – Тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а живешь правильно, – дорогого стоит. За это стоит побороться. За это стоит идти в холод, грязь и ужас. Так, ребята?

– Так, – первой откликнулась Зорька.

– Так, так, так, – прошлось по отряду, и даже Мэри неожиданно кивнула.

Я развел руками:

– Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем – вот тогда и поговорим. А пока – в путь!

Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру… Потом губы ее беззвучно шевельнулись.

– Становись сюда, Андрей, – сказала сухим голосом и ткнула пальцем куда-то себе за спину. Затем вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: – Комиссар отряда – Павел Андреев!

– Я! – бойко откликнулся Паштет.

– Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтобы все вас видели.

Пашка встал рядом со мной.

– Наталья Кузенкова! Тамара Афанасьева! Армен Акопян! Тамара Гессау-Эберляйн!

– Гессау-Эберляйн? – вдруг негромко повторил Хорек.

Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.

– Коминтерн, – процедил я, глядя на него в упор, – обе части фамилии.

– А… – промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, словно оценивающий заново.

Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, екнуло сердечко. Может жути нагнать – не сама, так тенью Большого дома за плечами.

Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:

– Через десять минут – начало движения.

Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.

– Неплохо, – оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, – только мрачно. Праздник все же.

– Я еще не волшебник, я только учусь… – попытался я оправдаться.

– Ищи позитив. Всегда ищи позитив, – бросил он, кося глазом направо.

Там чуть хмельной папаша спорил, пытаясь реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть немного, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.

– Посадите, – негромко распорядился дядя Вадим.

Его, видимо, знали, потому что из кузова тут же донеслось:

– Давай! И сам лезь, мужик, своего спиногрыза держать будешь.

– Вот, – кивнул мне дядя Вадим, – вот так. В мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.

Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.

Я задумчиво посмотрел ему вслед, но тут кто-то крепко взял меня за локоть.

– Так… – Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку. – От кого про Коминтерн узнал?

– Светлана Витальевна, – я с укоризной покачал головой, – я же на всесоюзную олимпиаду по математике ездил.

– При чем тут это? – Она посмотрела на меня с недоумением.

– В Ташкент, – охотно пояснил я, и в глазах Чернобурки зажглось понимание. – Жозефина Ивановна подъехала, для внучки посылку передала: орехи там, изюм, курага… Поговорили немного.

– Шустрый ты, – цыкнула она с каким-то сожалением, – не уследить прямо.

– Так зачем следить? – оскалился я улыбкой. – Вот он я. Ничего лишнего не сказал? И вообще, должна же девочка свои корни знать? Хотя бы чуть-чуть…