Ее пальцы коснулись рубцов от ударов плети на шее равви — черных засохших змей, оплетших его тело.

— Ты молчишь? Тогда я прокляну тех, кто пытал его! Кто бил его! Кто послал его на крест! Своих и чужих, римлян и иудеев!

Шепот ее стал свистящим, по-настоящему жутким, как голос безумной пророчицы.

Она обошла камень и, нагнувшись, коснулась губами ран от шипов терновника, уродовавших чело га-Ноцри.

— Клянусь тебе, муж мой, что сделаю все, чтобы память о тебе не умерла… Чтобы люди помнили, что ты пострадал за них, что ты отдал жизнь за их свободу. Люди пренебрегли тобой, они оказались трусливей, равнодушней и глупее, чем ты ожидал. Ты до последней секунды верил, что твой народ пробудится. Но он не проснулся. Даже твои ученики, твои талмиды оставили тебя в тяжелую минуту, и никто из них не был рядом с тобой в момент смерти…

— Мириам, — сказал га-Рамоти мертвым голосом, — в смерти мы все одиноки. Не вини никого. Он сделал все, как хотел…

— Он не хотел умирать!

Она всхлипнула и на миг задохнулась, но вытолкнула застрявший в легких воздух с тяжелым сиплым звуком.

— Он не хотел убивать, не хотел умирать! Он ненавидел смерть! Он говорил, что смерти нет! Что, если человека судят по делам его, то твои дела и есть твое бессмертие… Он хотел жить…

Ноги ее подломились и, прежде чем Иосиф или Иегуда успели подхватить ее, осела на землю, ухватившись за руку га-Ноцри, и замерла у каменного ложа, прижимая к лицу окоченевшие холодные пальцы.

— Он хотел жить… — снова простонала Мириам. — Хотел увидеть сына. Он ждал весны и очень любил баккуроты. За что, Господи? За что?

Иегуда помог ей подняться и отвел в сторону от тела, придерживая за вздрагивающие плечи.

— Мириам, — прошептал он, — прости… Скоро рассвет, и мне придется тронуться в путь. Я знаю, твоя скорбь безмерна, но дай мне забрать его. Меня не должно быть в окрестностях Ершалаима еще до того, как встанет солнце. Ты помнишь, что я обещал ему…и тебе.

Она посмотрела на Иегуду невидящими темными глазами — сейчас они были похожи на колодцы, в глубине которых бушевало густо-лиловое пламя — и медленно, очень медленно кивнула головой.

— Делай, — проговорила она хрипло. — Делай то, что обещал.

Она схватила Иегуду за руку, и он поразился совершенно неженской силе пожатия.

— Кто бы мог подумать, что из всех останешься только ты? — произнесла она своим обычным голосом, внимательно разглядывая его, словно видела в первый раз. — Только я и он знали… Иди.

Она отпустила ладонь Иегуды, он увидел, как на обратной стороне ладони блекнут красные следы ее пальцев.

Га-Рамоти подошел к телу Иешуа и натянул мешковину до конца, полностью скрыв тело под грубой тканью. Факел затрещал и начал чадить.

— Пора, — выдохнул Иосиф, завязывая мешок. — Такова Его воля… Помоги мне, Иегуда!

Вдвоем они вынесли свой страшный груз из пещеры и положили снаружи, неподалеку от входа. Мириам тут же уселась рядом, касаясь тела Иешуа сквозь ткань. Губы ее шевелились, но вот что она произносила — проклятья или молитву — Иегуда не слышал.

С помощью трудяги-ослика мужчины запечатали склеп, привалив вход тяжелой каменной глыбой, а потом, подняв тело на спину терпеливому животному, привязали покойного веревками.

— Я провожу вас, — сказала Мириам.

— Тебе нельзя идти с ним, — покачал головой га-Рамоти. — Кто станет на дороге у больного лепрой? Никто. Но рядом с прокаженным не должна идти женщина, если она здорова. Это будет подозрительно и поставит под угрозу все задуманное. Мы с тобой вернемся в Ершалаим, Мириам. И будем ждать третьего дня.

— Прощай, га-Рамоти, — Иегуда снова набросил на голову капюшон, и голос его звучал глухо, словно из-под земли. — Прощай, Мириам. Простите меня, если сможете…

— Ты ни в чем не виноват, — едва слышно произнесла она. — Мы все виноваты…

— Так не бывает, — отозвался Иегуда, беря ослика под уздцы. — Вину нельзя поделить на всех. Чей грех, того и вина. Я мог все остановить в самом конце. Мог, но не остановил. Он был бы жив сейчас, если бы не я…

— Он бы все равно осуществил задуманное, — возразил га-Рамоти. — С тобой или без тебя — он сделал бы это. Это вопрос веры. Его веры, Иегуда. Что есть человек без веры? Пустой сосуд?

— Человек без веры? — эхом повторил Иегуда, и глаза его блеснули из-под капюшона, словно звериные — так причудливо отразился в них лунный свет. — Человек без веры — это человек! Моя вера умерла вместе с ним. Я больше не знаю, что такое справедливость Всевышнего. Я не верю, что он заботится о каждом из нас. Чего стоит избранность народа, Иосиф, если Яхве так легко отдал на смерть самого светлого из нас? Того, кто верил в его помощь и милосердие?

— Ты говоришь страшные вещи, Иегуда… — нахмурился га-Рамоти. — Если еще кто-нибудь услышит подобное и донесет, то херем будет слишком легким наказанием. Тебя побьют камнями за богохульство…

— Это не богохульство, Иосиф, — сказал Иегуда. — Нельзя хулить того, кого нет. Я больше не верю в Бога…

— Он есть, Иегуда…

— Даже если он есть — я больше в него не верю.

Иегуда повернулся и побрел прочь. Ослик переступил с ноги на ногу и зашагал рядом, стуча копытцами по камням.

Некоторое время Мириам и га-Рамоти стояли неподвижно, глядя вслед Иегуде, но вскоре ночь поглотила его. Они еще слышали звук шагов ослика, но потом и он исчез, растворившись в предутренних звуках, наполнявших Гефсиманский сад.

Осталось только пение соловьев и розовая полоска занимающейся зари на востоке. Ночь катилась к концу. Рассвет с неизбежностью судьбы накатывался на Ершалаим, золотил башни и стены Храма, будил спящих на улицах паломников. Почти миллион людей возносили молитвы к Яхве в эти минуты — в шаббат, совпавший с первым днем праздника Песах.

Женщина с застывшим, осунувшимся лицом и мужчина в богатой, но грязной одежде вошли в Ершалаим почти одновременно с рассветом.

Спустя несколько часов пути человек без имени в одеянии прокаженного оглянулся, с тоской посмотрел на город, оставшийся на севере, и начал спускаться в ущелье, ведущее в сердце Иудейских гор. Он был уверен, что покидает Ершалаим навсегда. Но это было не так. Ему еще предстояло вернуться сюда и увидеть, как рушатся древние стены…

Человек шел размеренным шагом опытного путешественника, спускаясь все ниже и ниже, словно тропа вела не в каменные лабиринты пустыни, а в подземный мир, откуда не было возврата. Рядом с ним шагал тяжело навьюченный ослик.

Израиль. Эйлат

Наши дни

— Болтаться по Эйлату у нас времени не будет, — сказал профессор. — Я сам не понимаю, как нас не взяли на въезде. Но то, что нас проворонили, не значит, что мы в безопасности. Это значит, что нас пока проворонили.