— Пане учитель, мы, кажется, знаем, о ком вы говорите. Ждите, мы вернемся.

Владек вернулся под утро, один, но с тяжелым солдатским ранцем.

— Возьмите, пане учитель, здесь хлеб, консервы, сыр, даже бутылка вина. А где Юзек? Убили его, пане учитель, но они тоже, все. С немцами было труднее. А эти украденным и награбленным торговали, так что все по справедливости. Да, вот так, люди уже ворон и крыс едят, а у кого есть деньги или золото, тот может позволить хоть ананасы с шампанским — ну, это редко, конечно, но знаете, пан учитель, сколько сейчас на «черном рынке» буханка хлеба стоит? Только покупать нужно с оглядкой, легко могут ограбить и ничего не дать. На несколько дней вам хватит, пан учитель, ну а дальше, как повезет, я еще приду. А на случай, если снова полезут, возьмите! С убитого немца снял.

Учитель взял парабеллум. Он никогда не держал в руках боевого оружия, но Владек показал, как с ним обращаться, оказалось просто.

— Если же те придут, этого вам хватит, чтобы хоть одного-двух с собой захватить. А если троих, то совсем хорошо. Только помните, что немцы обычно сначала гранату бросают — когда шаги услышите, скорее встаньте вот там, за угол, может, и не заденет. Хорошо, что у вас окон нет, а то могли бы с улицы из огнемета достать. И еще, у немецких гранат запал горит шесть секунд — если кидают вблизи, как внутри дома, то можно успеть выбросить обратно, если повезет. У меня однажды так получилось.

Владек говорил это совершенно спокойно. Отличник, тихоня, когда-то очень домашний мальчик. Отец его сгинул в тридцать девятом, как мобилизовали, мать умерла в прошлом году. А он уже убивал людей, пусть даже эти люди были одеты в чужие мундиры — да и не только их. Ведь даже те, кто ограбили и избили его — все же не убили? Нет, учитель понимал, что в любом обществе, государстве, будущей Польше от моря до моря, нужен труд солдата и полицейского, так же как ассенизатора. Как еще утвердить свое превосходство среди низших народов, как поддерживать их в подчинении? Но оставался во мнении, что это занятие не для высококультурного, образованного человека, ведь применяя насилие к себе подобным, ты разрушаешь и свою душу?

Учитель мечтал написать свою книгу, поучительную сказку для детей — как Януш Корчак, с которым он был когда-то знаком. Про страну, где жили люди и драконы — люди жили как обычно, а драконы прилетали время от времени и съедали кого-то. Драконы были сильны и непобедимы — ну, почти. В соседней стране на западе сумели прогнать драконов, сами став воинами, воспитываясь с младенчества — жестокими и грубыми, ни во что не ставящими человеческую жизнь. И в стране на востоке изгнали своих драконов: там правитель собрал и обучил армию, ради которой прочие жители должны были трудиться как рабы. Так где больше горя, крови, смерти — не лучше ли принять судьбу, как она есть, тем более что драконов было не так много, и прилетали они нечасто? Так жить, вкушая все плоды, не дрожа и не прячась — не думая и не замечая, чтобы не превратиться в запуганное существо, остаться человеком, духовно богатой личностью. И если в один день кто-то не приходил домой — его унес дракон, что поделать?

А сейчас учитель сидел с парабеллумом в руке, смотрел на мешок с провизией и думал, как он будет стрелять в человека, который посягнет на его запасы. Хорошо, что его каморка — это отгороженный тупик какого-то технического коридора возле труб, даже без окон, в самой глубине здания — соседей нет. Оказывается, когда любого может вот так унести дракон по имени Война — был человек, и не стало, — то налет цивилизованности спадает с людей, как осенняя листва с деревьев — если даже такой культурный и высокообразованный член общества, как он сам, готов драться и убивать за свой кусок, то что же происходит сейчас с менее культурными? И это было страшно — представить, что творится сейчас в Варшаве. Хотелось, как страусу, засунуть куда-то голову и не думать ни о чем.

У русских, с их стадностью, вроде было по-другому. Но жить в стаде учитель категорически не захотел бы.

Ночью снова бомбили — или обстреливали? Несколько взрывов были чрезвычайно сильными. Учитель так и не узнал, что немцы запустили в канализацию взрывающийся газ, при одновременном подрыве выходил эффект землетрясения, целые кварталы обрушивались, как карточные домики. Затем настал еще один судный день.

С утра было тихо. Даже на фронте не стреляли — напротив, немцы зачем-то отвели войска на километр-два. После над обреченным городом появились самолеты и сбросили бомбы, рвущиеся почти без пламени, с глухим хлопком.

Под вечер учитель выглянул наружу. Тишина давила на нервы больше, чем обстрел, сидеть в подвале казалось невыносимым. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, что происходит. Не было видно ни малейшего движения. В мертвом городе — вокруг были лишь скелеты, коробки домов, без окон, часто без крыш, с пустотой внутри, все уже сгорело или обрушилось. К югу вообще начиналось ровное место, равномерно усеянное битым камнем — трудно было определить, где проходили улицы. И не было видно никого живого, лишь на земле среди камня валялись мешки или груды тряпья. Учитель приблизился к одному из них и понял, что это труп, причем не было видно крови. Будто человек шел, и умер на месте.

Эти немецкие бомбы почти не давали осколков и взрывной волны. Вместо этого они разбрызгивали над землей что-то похожее на туман, быстро оседающий росой. Но мельчайшая капля размером с булавочную головку убивала при прикосновении к незащищенной коже.[27]Но Варшава не сдавалась, несмотря на все бомбежки и обстрелы, и русский фронт вдруг пришел в движение, вызвав панику у герр генералов, что приказ фюрера об усмирении этого мятежного города будет не выполнен — кого тогда привлечет к ответу зловещая комиссия «Первого февраля»? И ведь на бандитов, в отличие от солдат регулярной армии противника, не распространяются правила цивилизованного ведения войны — и разве кто-то возражал, когда семь лет назад итальянцы травили газом эфиопов? Больше того, когда дуче очень осторожно прозондировал мнение англо-американцев, ему дали понять, что применение боевой химии сугубо против туземцев будет дозволено и сейчас, ну а взбунтовавшиеся славяне — это разве не такие же дикари? И фюрер приказал категорически, усмиряя Варшаву, не ограничиваться никакими средствами, не стесняться ничем. Его приказ был точно исполнен.

Учитель стоял, как последний человек на захваченной марсианами земле. Последний живой человек в Варшаве? Что-то двигалось в конце улицы. Вглядевшись изо всех сил, он различил ползущие серые коробки танков, за ними — немецкая пехота, как тараканы. Зарин летом на открытой местности устойчив несколько часов — выждав положенный срок, немцы перешли в атаку. Без артподготовки, потому что неясно было, куда стрелять и остались ли там живые.

Вдруг раздались выстрелы, и немцы попадали, залегли, или кто-то были убит — разобрать было нельзя. Крайний слева танк развернул башню и пустил в развалины струю огня. Но стрельба не стихала, в мертвом городе еще оставались живые защитники, они вылезали из-под земли, из люков, подвалов, щелей. Наверное, немцы могли бы прорваться, победить в этом бою, если бы навалились, не жалея себя, у них были и броня, и преимущество в числе — но даже штрафникам не хотелось умирать. Когда все можно сделать по уставу — и немцы отошли, вызвав огонь артиллерии. Снова завыли снаряды, разбивая камни в пыль. Один взорвался не слишком далеко, и учитель поспешно нырнул в свой подвал.