Май цветет даже на городских улицах. Он посылает дамам в Тауэр цветы. Кристофу велено доставить букеты. Юноша растолстел и выглядит, словно жертвенный бык, украшенный гирляндами. Интересно, что они делали с мясом, язычники и ветхозаветные евреи? Раздавали бедным?

Анна живет в покоях, отремонтированных к ее коронации. Он лично следил за работами, наблюдая, как богини с черными лучистыми очами расцветают на стенах. Богини нежатся на траве под кронами кипарисов, белая голубка смотрит сквозь листву, охотники направляются на охоту, гончие вприпрыжку несутся впереди, исполняя свою собачью музыку.

При его появлении леди Кингстон встает.

– Сидите, дорогая мадам, – говорит он.

Где Анна? Ее нигде не видать.

– Молится, – отвечает одна из теток Болейн. – Поэтому мы оставили ее одну.

– Это было давно, – говорит другая тетка. – Вы уверены, что она не привела туда мужчину?

Тетушки прыскают, он не поддерживает общего веселья, леди Кингстон бросает на хохотушек тяжелый взгляд.

Из крохотной молельни появляется королева, она слышала голоса. Солнечные лучи падают ей на лицо. Леди Рочфорд права: Анна увядает. Если не знать, что некогда эта женщина держала в ладони королевское сердце, вы не найдете в ее облике ничего примечательного. Вероятно, теперь ей всегда будет свойственно это выражение напускного легкомыслия и деланной робости. Постепенно Анна превратится в одну из тех женщин, которые и в пятьдесят мнят себя красавицами, мастериц напустить туману, что хихикают, словно юные девушки, жеманно касаются вашей руки и при виде красавчиков-простофиль вроде Тома Сеймура обмениваются с товарками лукавыми взглядами.

Впрочем, ей никогда не будет пятьдесят. Вероятно, он в последний раз видит Анну-королеву до суда. Она садится в уголке, среди женщин. От реки несет прохладой, и даже в этих нарядных комнатах висит сырость. Он спрашивает, не прислать ли мехов.

– Да. Горностаев. А еще замените этих женщин. Я желаю сама выбрать себе окружение.

– Леди Кингстон здесь, потому что…

– Она для вас шпионит.

– …она ваша хозяйка.

– А я, стало быть, гостья? И как гостья вольна уйти, когда захочу?

– Я полагал, вы не станете возражать против мистрис Орчард, вашей кормилицы. А что до ваших тетушек…

– Они меня ненавидят, все до одной, знай злословят да хихикают.

– Иисусе! А вы ожидали аплодисментов?

Болейны все такие: терпеть не могут собственную родню.

– Когда я выйду отсюда, вы не посмеете разговаривать со мной в таком тоне.

– Простите. Я сказал не подумав.

– Не понимаю, что взбрело в голову королю. Зачем он меня тут держит? Испытывает? Это какая-то уловка?

Он так не думает, потому не отвечает.

– Я хочу увидеться с братом, – говорит Анна.

Ее тетя леди Шелтон поднимает глаза от рукоделия и замечает:

– Нельзя придумать просьбы глупее.

– А где мой отец? Не понимаю, почему он меня не защищает.

– Ему повезло, что остался на свободе, – говорит леди Шелтон. – От Томаса Болейна помощи не дождешься, всегда думает только о себе, мне ли не знать.

Анна пропускает слова тетки мимо ушей.

– А мои епископы? Я ли не защищала их, я ли их не поддерживала? Почему они не замолвят за меня словечко перед королем?

Тетушки Болейн хохочут:

– Чтобы епископы стали защищать блудницу?

Очевидно, этот процесс уже проигран Анной.

– Помогите королю, – советует он. – Если он не проявит милосердие, вам не на что надеяться. Но вы еще можете помочь дочери, Елизавете. Чем скромнее и тише вы будете держаться в суде, чем более искренним будет ваше раскаяние, тем с меньшей горечью его величество будет вспоминать о вас впоследствии.

– Ах вот как, в суде… – В Анне просыпается былая резкость. – В каком суде?

– Сейчас джентльмены дают показания.

– Показания? – переспрашивает Анна.

– Вы слышали, – отвечает леди Шелтон. – Ради вас они не станут лгать и изворачиваться.

– Возможно, будут еще аресты и новые обвинения, но в ваших силах сделать процесс менее болезненным для всех. Джентльменов будут судить вместе. Вы и ваш брат, в силу вашего высокого положения, предстанете перед судом пэров.

– У них нет свидетелей. В чем бы меня ни обвиняли, я буду отрицать.

– Пусть так, – говорит он, – хотя относительно свидетелей вы заблуждаетесь. Когда вы были на свободе, ваши фрейлины лгали вам в угоду. Сейчас они осмелели.

– Не сомневаюсь. – Анна выдерживает его взгляд, в тоне – презрение. – Как и эта Сеймур. Передайте ей от меня: Господу ведомы ее уловки.

Он встает, собирается уходить. Присутствие Анны лишает его силы духа, нестерпимо ощущать ее душевную боль, готовую прорваться каждую минуту. Все слова сказаны, пора уходить, но он медлит.

– Если король решит аннулировать ваш брак, я вернусь, чтобы записать ваши показания.

– Еще и это? – спрашивает Анна. – Разве моей смерти недостаточно?

Он кланяется, поворачивает к двери.

– Нет!

Анна вскакивает, робко касается его руки. Словно доброе мнение Кромвеля значит для нее не меньше свободы.

– Вы ведь не поверили всем этим россказням? Я знаю, в глубине души вы им не верите. Кремюэль?

Он медлит на краю чего-то непрошеного: лишнего знания, бесполезной информации. Поворачивается к ней, подается вперед…

И тут она прижимает руки к груди жестом, который демонстрировала ему леди Рочфорд. Вот как, царица Эсфирь. Она не невинна, а лишь изображает невинность. Его руки падают, он отворачивается. Анне неведомо раскаяние. И нет такого греха и преступления, на которое она не способна. Эта женщина – дочь своего отца, и все, чего добивается, уговорами или принуждением, обращает к своей выгоде. Однако довольно одного жеста, чтобы разрушить козни.

Он видит, как меняется ее лицо. Анна отступает назад, обхватывает горло руками, сжимает, словно душит себя.

– У меня очень тонкая шея, – говорит она. – Они справятся без труда.

Кингстон спешит ему навстречу, коменданту нужно выговориться.

– Она не унимается! Все время держит руки на горле. И смеется.

На честном лице тюремщика смятение.

– Смеется без повода. Говорит всякие глупости. Что дождь не прекратится, пока ее не освободят. Или не начнется. И прочее в том же духе.

За окном шумит летний дождик. Скоро он закончится, и солнце вмиг высушит камни.

– Моя жена пробует ее урезонить, – рассказывает Кингстон. – А она спрашивает меня: мастер Кингстон, дождусь ли я правого суда? Мадам, отвечаю я, самый бедный королевский подданный может рассчитывать на правосудие. Она знай себе смеется, заказывает обед, поглощает его с отменным аппетитом. А еще говорит стихами. Моя жена их не запоминает. По словам королевы, стихи принадлежат Уайетту. Ах, Уайетт, Уайетт, вздыхает она, когда же я увижу тебя рядом?