Уильям Брертон; левая нога.

Джорджу Болейну далеко за тридцать, но красота, которой тот славился с юности, осталась при нем, взор светел, кровь играет. Нелегко представить, что этот приятный господин так охоч до запретных удовольствий, как уверяет его жена. Возможно, вся вина Джорджа в том, что тот порой слишком горд и чванлив, слишком оторван от грешной земли? С такой внешностью и талантами Джордж мог парить над королевским двором с его топорными интригами, изысканный и утонченный, внутри собственной сферы: заказывал бы переводы античных поэтов и выпускал изящные тома; гарцевал на белоснежных кобылах перед дамами. К несчастью, Джордж резок и раздражителен, хвастлив и любит плести интриги. Мы застаем брата королевы в светлой круглой комнате Мартиновой башни, на ногах, в поисках, на ком сорвать злость, и спрашиваем себя: понимает ли Джордж, почему здесь оказался? Или волнующее открытие для него еще впереди?

– Боюсь, вас почти не в чем упрекнуть, – говорит он, Томас Кромвель, занимая место за столом. – Сядьте, хватит мельтешить. Мне рассказывали, узники умудряются протоптать в камне тропинку, но я не верю. Им потребовалось бы триста лет.

Болейн говорит:

– Вы обвиняете меня в заговоре, в сокрытии прелюбодеяния, совершенного сестрой, но это обвинение ничтожно, потому что никакого прелюбодеяния не было!

– Нет, милорд, не в сокрытии.

– В чем тогда?

– Вас обвиняют в другом. Сэр Фрэнсис Брайан, который славится бурным воображением…

– Брайан! – Болейн испуган, путается в словах. – Но вы же знаете, мы с ним враги! Что, что он сказал, как, как можно ему верить?

– Сэр Фрэнсис мне все разъяснил. Мужчина, почти не знавший сестру, снова встречает ее через много лет. Она такая же, как он, и в то же время другая. Она похожа на него, и это еще больше возбуждает. Однажды родственные объятия затягиваются. Дальше – больше. Возможно, оба не понимают, что происходит, пока не заходят слишком далеко. Насколько далеко, не ведаю, ибо не обладаю воображением сэра Фрэнсиса. – Он замолкает. – Это началось до свадьбы? Или после?

Болейн начинает дрожать.

– Я отказываюсь отвечать.

– Милорд, мне не впервой иметь дело с теми, кто отказывается отвечать.

– Вы угрожаете мне дыбой?

– Разве я пытал Томаса Мора? Мы просто посидели вдвоем в Тауэре, в комнате, похожей на эту. Я слушал бормотание внутри его молчания. Порой молчание бывает весьма красноречивым. Так будет и на сей раз.

Джордж говорит:

– Генрих убил советников отца, убил герцога Бекингема. Погубил кардинала, приблизив его кончину. Отрубил голову величайшему европейскому мыслителю. А теперь задумал уничтожить жену, ее семью и Норриса, который был его лучшим другом. Что заставляет вас думать, что вы от них отличаетесь и вас минует их судьба?

– Не вам и вашему семейству поминать имя кардинала. А уж тем более Томаса Мора. Ваша сестра жаждала отомстить, не отставала от меня: «Как, Томас Мор все еще жив?»

– Кто меня оклеветал? Не Фрэнсис Брайан. Моя жена? Мне следовало догадаться.

– Вы высказали предположение, но я не обязан с ним соглашаться. Должно быть, вы сильно виноваты перед женой, если допускаете, что она способна измыслить подобное.

– И вы ей поверили? – вопрошает Болейн. – Поверили слову одной женщины?

– Множество женщин пали жертвами вашей неотразимости. Ради их спокойствия я постараюсь избавить этих дам от показаний в суде. Вы привыкли менять женщин как перчатки, милорд, теперь не жалуйтесь, если они отплатили вам той же монетой.

– Выходит, меня будут судить за мои любовные похождения? Это все зависть, вы все мне завидовали, моему успеху у женщин.

– Успеху? Вы по-прежнему называете это успехом?

– Не знал, что это преступление. Предаваться любви по взаимному согласию.

– Не советую вам приводить этот аргумент в свою защиту. Если вы предавались любви с сестрой… судьи сочтут ваши слова… дерзостью. Проявлением неуважения. Вас спасет – речь идет о спасении вашей жизни – только подробное свидетельство об отношениях вашей сестры с другими мужчинами. В ваших интересах отвлечь судей от ваших собственных прегрешений.

– Вы считаете себя христианином и просите меня дать показания, которые погубят мою сестру?

Он разводит руками:

– Я ни о чем не прошу. Я лишь предлагаю возможное решение. Мне неведомо, готов ли король проявить милосердие. Генрих может выслать вас за границу, может смягчить способ казни. Или не смягчить. Изменников казнят публично, они умирают в унижении и страшных муках. Я вижу, вы меня понимаете, видели собственными глазами.

Болейн съеживается, обхватывает себя руками, словно защищая утробу от мясницкого ножа, падает на стул; давно бы так, ведь я говорил, мне не обязательно до тебя дотрагиваться, чтобы усадить.

– Вы исповедуете истинную веру, милорд, значит, спасены. Однако ваши поступки едва ли заслуживают спасения.

– Не лезьте мне в душу, – говорит Джордж. – Такие вопросы я обсуждаю со священником.

– Вы настолько уверовали в свое прощение, что надеялись жить в грехе еще много лет, и хотя Господь все видит, Он должен был терпеть, пока вы состаритесь и ответите на Его призыв. Или я не прав?

– Я буду говорить об этом с моим духовником.

– Теперь я ваш духовник. Вы прилюдно обвиняли короля в половом бессилии?

Джордж ухмыляется:

– Король бывает мужчиной только в хорошую погоду.

– Выходит, вы сомневаетесь в законном праве принцессы Елизаветы на трон, а это ли не измена? Ведь она – наследница английского престола.

– Faute de mieux[17].

– Теперь король уверен, что ваша сестра не родила ему сына, потому что их брак незаконен. Генрих подозревает скрытый физический изъян, считает, что Анна была с ним нечестна. Король задумал жениться, и новый брак будет чист.

– Что-то вы разоткровенничались, – замечает Джордж. – Кто бы мог подумать.

– Я хочу лишь, чтобы вы не питали ложных надежд. Священники, о которых вы толкуете, я пришлю их вам. Самое время.

– Господь дарует наследников последнему нищему, – говорит Джордж. – Награждает сыновьями незаконные союзы, а равно и законные, не делая различий между шлюхой и королевой. Я удивляюсь простодушию короля!

– Это святая простота, – отвечает он. – Он помазанный суверен, ближе всех к Господу.

Болейн пристально всматривается в него, подозревая скрытую иронию, но напрасно. Он уверен в своем лице.

Оглядываясь на придворную карьеру Болейна, вы видите: тут Джордж просчитался, а там сплоховал. Здесь подвела гордость, там нежелание обуздать свой норов. Ему еще учиться держать нос по ветру, как умеет его отец, но часы, отпущенные на учение, стремительно истекают. Есть время сохранять достоинство, и время забыть о гордости, если хочешь выжить. Время ухмыляться хорошему раскладу, и время швырнуть на стол карты и деньги со словами: «Томас Кромвель, ваша взяла».