В день, когда я должна была отправиться в Майлдерхерст, мама пришла в мою комнату пораньше. Солнце еще пряталось за стеной «Зингера и сыновей», но я уже около часа как проснулась, взволнованная, словно ребенок в первый день школы.

— Сейчас я кое-что тебе дам, — сообщила мама. — Или, по крайней мере, одолжу. Эта вещь очень дорога мне.

Гадая, что это может быть, я ждала. Она что-то достала из кармана халата. Мгновение смотрела мне в глаза, затем протянула небольшую книжку в коричневой кожаной обложке.

— Ты сказала, что хотела узнать меня получше. — Мама изо всех сил старалась быть мужественной, унять дрожь в голосе. — Все это здесь. Она здесь. Та, кем я была.

Я взяла дневник так же робко, как новоиспеченная мать берет на руки младенца. С благоговением и страхом навредить, с удивлением, волнением и благодарностью за то, что мне доверили подобное сокровище. Я не знала, как реагировать, в голове крутились тысячи фраз, но в горле стоял комок, накопившийся за долгие годы, и никак не желал пропадать.

— Спасибо, — выдавила я, прежде чем заплакала.

Мамины глаза немедленно подернулись ответным туманом, и в тот же миг мы потянулись друг к дружке и крепко обнялись.

20 апреля 1940 года

Обычное дело. После ужасно холодной зимы весна улыбалась во весь рот, день был просто чудесным, что Перси невольно расценила как плевок самого Господа. В тот миг она утратила веру, стоя в деревенской церкви в дальнем конце семейной скамьи, которую придумала ее бабка и вырезал из дерева Уильям Моррис. Она смотрела, как мистер Гордон, священник, объявляет Гарри Роджерса и Люси Миддлтон мужем и женой. Вся сцена отдавала смутным вязким привкусом ночного кошмара, хотя, возможно, свою роль сыграло немалое количество виски, которое она выпила, чтобы как-то поддержать себя.

Гарри улыбнулся новобрачной, и Перси в очередной раз поразилась, насколько он красив. Не в общепринятом смысле — он не был ни порочным, ни лощеным, ни опрятным; скорее он был красив, потому что был добр. Она всегда так считала, даже когда была маленькой девочкой, а он был молодым парнем, который приходил в дом чинить папины часы. Его манера поведения, походка и осанка выдавали человека, не обладающего непомерно раздутым самолюбием. Более того, его медлительный, размеренный нрав, хоть и лишенный бойкости, свидетельствовал о заботе и нежности. Она любила наблюдать сквозь перила, как он возвращает к жизни самые старые и своенравные часы замка, однако он старательно не замечал ее. Сейчас он тоже ее не видел. Он не сводил глаз с Люси.

Та, в свою очередь, улыбалась, великолепно изображая радость от венчания с любимым человеком. Перси знала Люси много лет, но не подозревала, что она такая превосходная актриса. В животе неприятно забурчало, и Перси вновь пожелала, чтобы это испытание поскорее закончилось.

Конечно, она могла остаться дома — притвориться больной или сослаться на очень важную работу на благо фронта, — но тогда поползли бы слухи. Люси работала в замке больше двадцати лет, она просто не могла выйти замуж без членов семьи Блайт среди паствы. Папа, по понятным причинам, явиться не мог, Саффи готовила замок к приезду родителей Мередит, а Юнипер — в любом случае не идеальный кандидат — удалилась на чердак в порыве вдохновения; и потому выбор пал на Перси. Уклониться от ответственности она не могла, в немалой степени потому, что пришлось бы объяснять свое отсутствие сестре-близнецу. Саффи ужасно расстроилась, что пропустит венчание, и потребовала доложить обо всем в малейших подробностях.

— Платье, цветы, то, как они будут смотреть друг на друга, — перечисляла она, загибая пальцы, пока Перси пыталась вырваться из замка. — Мне интересно абсолютно все.

— Да-да, — отмахнулась Перси, прикидывая, поместится ли фляжка с виски в модную маленькую сумочку, которую Саффи заставила ее взять. — Не забудь про папино лекарство, хорошо? Я оставила его на столе в вестибюле.

— На столе в вестибюле. Ладно.

— Папе очень важно принимать лекарство вовремя. Мы же не хотим, чтобы получилось как в прошлый раз.

— Да, — согласилась Саффи, — определенно не хотим. Бедняжка Мередит решила, что папа узрел привидение; бедный ягненочек. Ужасно буйное привидение.

Перси почти спустилась по передней лестнице, но обернулась.

— Да, Саффи!

— Мм?

— Сообщи, если кто-нибудь заглянет с визитом.

Гадкие торговцы смертью набросились на смятенного старика. Шептали ему на ухо, подыгрывали его страхам, его давней вине. Трясли католическими распятиями и бормотали на латыни в углах замка, уверяя папу, что создания его воображения — самые настоящие демоны. Перси не сомневалась: все это делается с целью прибрать к рукам замок после его смерти.

Она кусала кожу вокруг ногтей, гадая, скоро ли удастся выбраться на улицу и закурить; не получится ли незаметно улизнуть, сделав вид, что она имеет на это полное право. Священник что-то произнес, и все встали; Гарри взял Люси за руку и повел обратно по проходу. Он держал ладонь невесты с безмерной нежностью, и Перси поняла, что не способна ненавидеть его, даже теперь.

Радость оживляла черты новобрачных, и Перси изо всех сил старалась соответствовать. Она даже сумела присоединиться к аплодисментам, пока Гарри и Люси шли по узкому проходу к солнечной улице. Она ощущала свои руки и ноги, пальцы, неестественно вцепившиеся в спинку скамьи, морщины на лице, застывшие в натянутом веселье, отчего казалась себе заводной куклой. Кто-то, спрятанный высоко наверху под косо срезанным потолком церкви, дернул за невидимую нить, и Перси схватила лежавшую рядом сумочку. Коротко засмеялась и притворилась живым, чувствующим существом.

Магнолии уже расцвели, в точности как Саффи надеялась, молилась и держала пальцы скрещенными; на дворе стоял один из редких, но драгоценных апрельских дней, когда лето начинает свою рекламную кампанию. Саффи улыбнулась, просто потому, что не смогла удержаться.

— Поторопись, копуша, — подбодрила она Мередит. — Суббота на дворе, солнце сияет, твои мама и папа скоро приедут; нет никаких оснований еле передвигать ноги.

Нет, правда, девочка была в беспросветно мрачном настроении. Казалось бы, перспектива увидеть родителей должна ее радовать, однако она хандрила все утро. Разумеется, Саффи догадывалась почему.

— Не переживай, — сказала она, когда Мередит ее догнала, — Юнипер скоро спустится. Обычно это продолжается не больше дня.

— Но она убежала наверх после ужина. Дверь заперта, она не отвечает. Я не понимаю… — Мередит забавно сощурилась — привычка, которую Саффи считала ужасно милой. — Что она делает?

— Пишет. Юнипер по-другому не умеет. С ней всегда так. Это продлится недолго, и она снова станет прежней. Вот… — Саффи протянула Мередит небольшую стопку десертных тарелок. — Помоги мне расставить. Может, посадим твоих маму и папу спиной к изгороди, чтобы они видели сад?