Мандрагор вспомнил время, когда не было внизу на земле света, кроме считанных сальных свеч в глиняных хижинах вдоль реки. Лоанеи не взяли с собой своих рабов, когда лоананы прогнали их из этого мира, и со временем потомки освобожденных размножились и укрепились. Он нашел их, когда прилетел искать их ушедших хозяев, и тогда объявил пещеру на холме своим домом. Медленно и неудержимо росло у него на глазах человеческое поселение, отодвигая джунгли и загрязняя реку. Когда, по его мнению, их стало слишком много, он напал на поселок в облике дракона, распугал скотину, испортил погоду так, что посевы сельчан попеременно сек град и сушил суховей. Но со временем люди пришли снова; их манила золотоносная река и плодородная вулканическая почва. Снова и снова он нападал на них, и всегда они со временем возвращались.

Однажды небольшая группа их принесла прямо ко входу пещеры убитую козу. Он с презрением наблюдал за ними, прикинувшись ящерицей на ближайшем камне. Он знал, что так они убивали крылатых змеев, подбрасывая отравленную приманку. Неужто они считают его тупым животным, которое попадется на этот трюк? Но через несколько часов он заметил, что кокатриксы, пировавшие на трупе, остались невредимы. Значит, эта коза была честно принесена в дар? Или как подкуп? Или… и тут его осенило, что это: жертвоприношение в его честь, дабы умилостивить его. Наверное, есть у них смутные воспоминания о страшном народе драконов, которых почитали предки. Было что-то жалкое в этом жесте мольбы, и хотя в ту же ночь он снова напал на поселок, сделал он это без усердия, нанеся на этот раз только мелкий вред.

Но за долгие годы изгнания он позабыл, как упорны бывают люди. А они, увидев, что их приношение с презрением отвергнуто, послали другую делегацию, и эта уже несла кучу безделушек кованого золота и драгоценные камни. Это его привлекло куда больше мяса — соблазнительная и лучистая сила. Он наконец покинул пещеру, не в силах противиться искушению, собрал драгоценности и унес к себе в логово. С этого дня он больше не предпринимал набегов на деревню, и она расцвела, разрослась в огромный город.

Вот так и возник этот любопытный культ. Подношения шли, и через некоторое время у Мандрагора пропало отвращение к людям, и их присутствие даже его развлекало. Он глядел, как ширится этот поселок, иногда даже навещал его в облике человека. И это чуть не стало для него роковой ошибкой. Он увлекся человеческой женщиной, юной весталкой своего же храма, и открылся ей. Тайно от Мандрагора город посетил лоанан в человеческом обличье, обнаружил этот культ и заподозрил, что его основатель — лоаней. Лоананом был имперский дракон Аурон, посланный Орбионом собрать известия о принце Морлине по всем мирам. Еще тогда он стремился защитить Трину Лиа, до рождения которой еще должны были пройти столетия, выискивая ее нареченного врага. Аурон бросил Мандрагору вызов, и тому пришлось бежать. С тех самых пор Мандрагор лелеял жестокую ненависть к Аурону за изгнание из дома. В отчаянии он бросился искать убежище среди сторонников Валдура в мире Омбара, куда никогда не залетали лоананы. И на многие годы ему пришлось там остаться.

Золотая птица спланировала к окну Эйлии, как влетела когда-то в окно башни Халазара в свою первую ночь в Зимбуре. Сев на край подоконника, Мандрагор застыл, глядя внутрь. Окно было открыто, как и все окна замка в эту жаркую ночь. Мандрагор спорхнул на пол и вернулся в человеческий облик.

Звук его шагов, когда он шел к кровати, поглощал ковер. Одной рукой он раздвинул газовые занавески и стал глядеть на спящую.

Эйлия лежала, наполовину укрывшись атласной простыней, лицом вверх, в совершенно беззащитной позе. Тонкая рубашка, надетая на нее служанками, не закрывала худые руки и шею, и с закрытыми глазами она казалась неожиданно уязвимой. Грудь медленно поднималась и опускалась под легкой простыней. Убить ее было бы делом одного мгновения — она даже сама давала ему в руки оружие. Серебряный кинжал лежал на подушке, выпав из ее пальцев. Мандрагор осторожно взял его, взвесил на руке. Бедная Эйлия. Она допустила роковую ошибку, слушая своего врага, желая перемирия. Будь она умнее, она бы попыталась убить его на месте.

Он снова глянул на фигуру спящей, желая, чтобы она пошевелилась, чтобы затрепетали веки, чтобы она что-то пробормотала, оказалась на грани пробуждения. Как легко было бы тогда пустить в дело нож! Увидев его над собой, она бы наверняка напала, защищая себя внушительной силой, которой владеет. Он бы вполне имел право обороняться. Но Эйлия спала беспробудным сном, спала как мертвая, если не считать тихо вздымающейся и опускающейся под одеялом груди. Она дышала медленно, ровно, мирно и не шевелилась. И лицо ее было спокойным и бледным, лишенным выражения, даже не трепетали густые ресницы в мимолетном сновидении. Вдруг она показалась ему ребенком — будто сон вернул ей детскую невинность. Мандрагор стоял как вкопанный, глядя на нее.

Потом он медленно положил кинжал обратно и неслышно направился к окну. «Она сделала мою победу слишком легкой! Просто бросила ее мне на колени. И зачем, на самом-то деле, мне убивать эту девочку? Не ее я опасаюсь. Я слушал, что говорила о ней Синдра, и не подумал почему-то, что рисуемый ею образ Трины Лиа искажен ненавистью и завистью. Эйлия не жаждет власти и господства, она всего лишь беспомощная пешка в играх архонов, лоананов и немереев. Мои истинные враги — это они».

Он мог бы надеяться победить любых других врагов, не прибегая к волшебству. Раса его матери была необычайно высокой и сильной, и он несчетные годы потратил на развитие своих физических возможностей. Он мог стрелять из лука или фехтовать мечом с себя ростом, перепрыгнуть стену в рост человека, перебить доску ударом голой руки. Но всего этого было мало. Эти умения давали ему преимущество перед противником-человеком, но злейшими его врагами были существа, превосходящие его размерами во много раз и неимоверно более сильные. В физическом состязании с наименьшим из них у него не было бы ни одного шанса, и много могло быть ситуаций, когда его подведет и волшебство. Если бы только можно было сменить это тело на другое…

Вдруг резкой болью ударило в шею сбоку, будто впилось раскаленное лезвие. Ударило там, где когда-то давным-давно ударил меч его отца в руках рыцаря Ингарда. Нередко бывает, что рана от волшебного оружия проявляется как стигмат, такая рана может даже гноиться и кровоточить. И сейчас боль ощущалась и в другом месте, на левом боку: именно там его снова ударил этот меч на Арайнии, в битве с товарищами Эйлии.

Он пошатнулся, прислонившись к оконной раме, схватился рукой за шею. Да, на коже вздувались два рубца. Проявление, вызванное напряжением и страхом, и эти эмоции надо подавить, тогда раны исчезнут. Он несколько раз глубоко вдохнул, успокаивая дыхание, волей прогоняя боль. И она почти сразу ослабела, стала тупой и далекой. Мандрагор с усилием выпрямился. Он забрался на подоконник, нагнулся и бросился вниз, призвав из Эфира силу, чтобы принять облик дракона.

Кожа его сменилась на броню металлических чешуй, руки согнулись когтистыми лапами, кровь забурлила в жилах, разгоняемая мощным мотором драконьего сердца. У него теперь были глаза и когти орла, крылья и уши летучей мыши, а зубы сменились бивнями, способными рвать сталь как бумагу. Этими измененными глазами он способен был увидеть соринку в пыли, а уши воспринимали диапазоны звуков, неведомых человеку. Два длинных вибрисса торчали на морде, слегка шевелясь, ощущая воздушные течения. Сознание расширилось вместе с черепом, развернувшейся сетью охватывая столетия памяти, которые не удержать человеческому мозгу, — инстинкты и рефлексы, чуждые человеческой сути, странные темные желания, груды накопленных знаний, рудные жилы мощи.