– Их дом – крайний, на втором посаде стоял. У них, у единственных, в деревне перед окнами росла коринка. Мы лазали за ягодами, а отец их выбегал из дома и прогонял нас палкой. За Павловыми жили Репины. У них было три сына и дочь. Двое сыновей – Павлик и Сергей – погибли на войне. За Репиными жили Кузнецовы-Сергеевы. Дом на четыре окна по переду. Семья у них была самая большая в Вахреве – семь человек. За рождение седьмого мальчика Сашу государство выделило им 2000 рублей. Мать поехала тогда в Ярославль и накупила подарков. Сашу мы прозвали «Двухтысячник»… За Кузнецовыми жили Крячковы-Семеновы, а дальше – Блохины, Лаврентьевы, Крячковы-Васильевы, Осиповы… С Васильевыми мы дружили семьями. Василий Васильевич был моим крестным. Добрый дядька, всегда и во всем мне помогал. Да, чуть не забыл, во дворе Блохиных был колодец с чистой водой. В семье росло трое детей. За одноклассницей Ольгой, интеллигентной барышней, любящей хорошо одеваться, ухаживал преподаватель школы из Павлова села Николай Васильевич. Он был инвалидом. Но приходил на больных ногах в Вахрево и играл на вечеринках допоздна на балалайке. К нам в Вахрево поплясать и попеть приходили тогда и мальчишки из других деревень – из Реброва, Рудакова, Сикачева, Редкошова.

– А где находился дом Мерекиных? Я писал о Валентине Михайловне в газете, о ее маме, которая работала на ферме. Она то ли в шутку, то ли всерьез сказала, что за 20 лет до войны в Вахрево заглядывала ясновидящая. Она предсказала, что деревня станет бедной, а потом начнёт сиротеть и умрет. Так и вышло: Вахрево пропало первым в районе. У Мерекиной тоже взяли отца на фронт. Она помнит, как с сестренкой шла провожать его до конюшни, а он все оглядывался и махал. С войны он не вернулся. Из игрушек у нее был лишь тряпочный заяц, набитый опилками. А ее братья играли с тараканами. Запрягали их и заставляли тащить спичечный коробок. Жили тяжело, голодно. Чтобы не умереть, ели ляву, щавель, кашку, листья с липы. Больше всего любили ситарь, росший в реке. В школу она вначале ходила в деревню Реброво, а потом в Павлово село. Кстати, я тоже в первый класс ходил в Ребровскую школу.

– Я тоже там учился, – старательно выговаривая слова, заявил Владимир Алексеевич. – Грунтовая дорога на Реброво, кстати, вот здесь была проложена – между домом Зайцевых и Абрамовых.

Он прошелся по заросшей травой дороге взад-вперед, напоминая себе о далеком детстве. Несмотря на то, что ни домов, ни начальной четырехклассной школы в Реброве давно нет, мы мысленно представили, как по утрам спросонок собирали сумку с книгами и очень неаккуратно, роняя горшки, опрокидывая ведра, спешили на учебу. Я ходил в ту школу всего лишь год, но весь ее интерьер запомнил до мелочей. Большой глобус на шкафу. Портреты писателей на стене. И тяжелые парты на дощатом полу. Учила нас молодая красивая учительница. Она была умна и доверчива до излишества. Оставленные на столе учебники мы прятали, а она доставала новые. Сторож кричал на нас, и губы у него белели от злости.

После грустных откровений, посвященных школьным годам, Владимир Алексеевич перешел на более трагические воспоминания.

– В 1929 году в деревне начали создавать колхоз. Всех жителей созвали в крайний дом на собрание. Наша семья в то время жила чуть лучше других, и кое-кто называл нас кулаками. Василий Иванович Зайцев при всем честном народе обратился к моей маме: «Ну, Мария Александровна, мы как примем тебя в колхоз, все имущество отнимем, а тебя в Сибирь сошлем». Отца на собрании не было. Он тогда работал в Ярославле на резинокомбинате и жил в общежитии. Моя мама не выдержала и заявила в ответ: «А раз так, то я в колхоз и не пойду!». Встала и ушла с собрания. С того дня наша семья не состояла в колхозе, жила до поры до времени единоличным хозяйством.

– Под раскулачивание ваша семья не попала…

– Бог уберег. Но ягнят отняли. Помню, приехал по доносу к нам офицер НКВД или ГПУ. Холеный такой, весь в ремнях с портупеей. Хотел забрать корову, но она оказалась старовата. Пошел во двор за ягнятами. Мать мне велела бежать, загнать ягнят и закрыть ворота с обратной стороны вилами. В то время взрослых за сопротивление арестовывали, а детей прощали. Я успел все сделать. А офицер с разбегу выбил ворота. Я отлетел с вилами в стойло с коровой. Он долго орал и хотел заколоть меня вилами. Но я объяснил ему, что пытался лишь закрыть ворота. Офицер рассмеялся и увел всех наших пушистых ягнят. Мать весь день плакала. А мне долго виделись белые зайцы на мосту… Я чуть не сошел с ума, пока меня не свозили в церковь.

– Чем жил колхоз?

– Первые годы, когда колхоз состоял из одной деревни, все жили хорошо. Председателем избрали делового мужика Константина Рыжова. У него по тем временам было хорошее образование – десять лет учебы… Наш сосед Михаил был бригадиром. Урожаи собирали огромные. Житницы были полны зерна. Картофель некуда было девать, у всех подворья забиты. Некоторые колхозники возили картофель на продажу, другие скармливали его скоту. Однажды председатель Рыжов решил поставить в деревне ветряную водокачку. У нас отсутствовала питьевая вода, брали ее из пруда. Он съездил в Москву и привез геологов. Рыжов все делал сам, привлекал мужиков. Поставили вышку. После бурения обнаружили воду на глубине 60 метров… Поставили ветродуй на бетонные опоры, и появилась отличная вода. Для охраны ветродуя был приставлен человек, чтобы не допустить поломок и воровства гаек.

– А когда колхоз стал разваливаться?

– После того, как начали объединять деревню с деревней. Забивали людей налогами. Гнали на работу в другие деревни. Недовольные колхозники роптали-роптали, а потом стали уезжать в города. Их не пускали, а они кое-как выписывались и пускались в бега. Мой отец вынужден был поступить на работу в лесничество. Мы с братом помогали ему делянки очищать. Моя сестра Лиза уехала в Ярославль и устроилась на работу на кордную фабрику. После окончания школы я тоже уехал. Трудился в Ярославле, а всю жизнь тянуло сюда.

Пока Владимир Алексеевич неспешно вел свой долгий рассказ о деревне, Алексей Невиницын признался мне, что в его душе не раз дрогнули невидимые нити, он пытался тоже поделиться воспоминаниями, но молчал, лишь изредка помахивая сорванным у дороги тысячелистником с желтыми цветками-пуговицами. Он добродушно смотрел на дядю, видя его сухие губы, лицо, освеженное ветерком, и у него опять дрогнуло сердце. Пришла пора прощаться.

Рядом с деревней прошло стадо коров. Пастух тихо напевал неизвестную грустную песню, которая долетала до нас, размягчая уставшие сердца. Коровы смачно жевали, шурша вырванными из земли клочьями травы.

– Мала деревенька, а какая богатая история, и каких замечательных людей она взрастила! – сказал Алексей Невиницын, подняв голову и окинув напоследок окрестности вымершей деревни. – Недавно получил из Омска книгу, а в ней очерк про нашего родственника Андрея Дмитриевича Крячкова. Он – известный ученый и педагог, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники РСФСР. Самый большой след оставил в архитектуре, построив в Томске Дом науки, университетскую клинику, а в Новосибирске – кинотеатр, Сбербанк, торговый корпус, поликлинику. По его проекту возведены жилые дома в Барнауле, Тобольске, Чите, Бийске, Свердловске, Омске. А родился он в Вахреве 24 ноября 1876 года. Его отец умер, когда Андрею исполнилось шесть лет. Жить было тяжело, и мать отправила сына к своему брату в Выборг. Так деревенский паренек и пошел открывать путь в науку.