Клоклан заходится от хохота, а долговязый хозяин дома сияет от удовольствия. Нет, англичан победить невозможно. И, Перси, я хочу тебе что-то шепнуть на ушко.

— Подойди поближе, Перси. Послушай, что я хочу тебе рассказать. Однажды ночью я шел за золотоволосой девушкой и сердце мое взволнованно билось в груди. Она оглянулась, и я увидел ее лицо. Она оказалась беззубой старухой.

— О Господи, Себастьян, вот тебе еще пять фунтов.

— Перси, за эти деньги я куплю себе шелковое белье.

Когда Дэнджерфилд гордо выходил из дома, его догнал швейцар, чтобы вручить бутылку бренди и ветчину. Ну как можно взять верх над этими людьми?

— Разве это не мило с его стороны, Мэри?

— Ты ужасный человек.

— Они передали эту сумку. Спасибо.

— Да не за что, сэр. Хозяин был очарован вашей маленькой речью.

— О, о, о.

— А вот и такси, сэр. Мне очень понравилось, что Иуда был англичанином. Ха-ха-ха. Здорово. Счастливого надувательства, сэр.

— Ладно, пока.

— Ты ужасный человек, Себастьян.

— Счастливого надувательства.

Садятся в такси. МакДун и Клоклан стоят у входа. МакДун ест эклер. Клоклан одной рукой поглаживает медсестру по заднице, а во второй руке держит сигару. В окне я вижу лица нескольких пожилых дам и среди них — блондинку американку. Мне кажется, что она плачет. Они что ли все там рыдают? Давай, таксист, жми, прочь отсюда, прочь, прочь, несись, словно черт, между звездами. И не останавливайся даже перед светофорами.

Мэри, наконец ты рядом со мной. И мне хочется на поезде отправиться в Дублин, мимо утесов и сквозь тоннель. И чтобы шел дождь. У тебя маленькие ушки. За деньги Клокпана мы снимем дом у Тутинг Бек. Я куплю небольшую газонокосилку и буду по пятницам на скорую руку стричь газон, но только чтобы газон был не слишком большой, потому что я не хочу уделять этому занятию чрезмерное внимание. И у нас будет небольшая гостиная с растениями в вазонах и одно из них будет каучуковое дерево. А в пасмурные дни за чаем ты будешь читать мне рассказы о приключениях.

— Почему ты не часто бываешь таким ласковым и дружелюбным?

— Я как раз мечтал о маленьком домике для нас двоих.

— И о детях?

— Да.

— И ты подаришь мне ребенка? Я бы хотела иметь одного.

— Я не из тех отцов, Мэри, которые кичатся своим потомством, но на это сил у меня хватит. И я в твоем распоряжении.

— Ну так давай сотворим ребенка завтра, на Рождество.

— Уже Рождество, Мэри.

— Нет. Я хочу, чтобы ты ко мне пришел завтра. У меня есть гриль. И четыре яйца. А потом мы выпьем шампанское и бренди.

— Я дрянь, Мэри.

— Нет, это не так.

— Дрянь с налетом посредственности.

— У меня есть для тебя подарок.

— У меня ничего для тебя нет.

— У тебя есть именно то, что мне нужно.

— Мэри, прошу тебя.

— И у нас будет ребенок.

— Да.

— И ты больше не будешь завязывать узлами мое полотенце?

— Никаких узлов.

— Ты мило выглядишь в костюме, в шляпе и с тросточкой. Ты ведь приглянулся американке, правда?

— Она на чужбине, и ей нужен брат. Янки могут дружить только с янки, Мэри.

— Нельзя верить ни одному ее слову. Ты был нужен ей как мужчина. Но ты — мой.

— Это уж наверняка, Мэри.

Переходят через Эрл Корт и идут по Западной Кромвельской улице. Через мост и по пустырю, который пересекают железнодорожные пути. В домах мерцают неяркие огни. Мой усталый старческий мозг хочет спать. На крышах, на дымоходах притаились страшные флюгеры. Один из них поскрипывает лопастями на Бовир Роуд. О, ради всего святого, позволь мне погладить твою миленькую грудочку, Мэри. Ну, позволь же. Позволь мне прикоснуться к ней. И пусть меня ведет Святой Антоний. Моя рука. Ты ужасный тип, Себастьян, но сейчас тебе не удастся меня распалить. И твои штучки мне известны.

— Скажи, что ты мне приготовила в подарок, Мэри?

— Шерстяные тапочки.

— Очень мило. А какого цвета?

— Коричневые, немаркие.

— Я надену их завтра.

— А себе я купила новое белье и духи «Страсть джунглей», так что ты можешь подумать, что я зверь или что-то в этом роде.

— Я захвачу с собой барабаны, Мэри.

На прощание мы целуемся. Возвращаюсь на улицу Бовир и взбираюсь вверх по лестнице, на которой меня всегда охватывает страх, что какой-нибудь бродяга раскроит мне череп. В меня навсегда вселился страх перед насилием. Вставляю ключ в эту чертову, норовящую ускользнуть замочную скважину. Включаю горячую воду, чтобы согреться, как по-дурацки это ни звучит, и пусть пар немного нагреет комнату. И брошу в автоматический счетчик шиллинг. Маленькие радости, маленькие удовольствия. Снимаю с постели покрывало, добираюсь до простыней. Взбиваю подушку и тихонечко ложусь, чтобы быть готовым вскочить, как только небо начнет светлеть.

Ночь заканчивается. За окном гудит ветер. А в постели было так уютно. Занавеси ходят ходуном, хотя окна закрыты. Сон был тоскливый: белая кожура молодого картофеля, измазанная глиной и мозговые кости размером с дирижабль, разбросанные среди ив. Не снимая ботинок я ходил по пруду, населенном лягушками. На поле появились толпища людей с клюшками для гольфа в руках. И поэтому я уплыл в море.

Растер руки и похлопал в ладоши, чтобы согреться. Неплохо было бы хоть ненадолго включить электрический камин. Раз, два — и я уже готов. Давай же, горячая вода, быстрее теки ко мне по трубам, пока я не вырвал их вместе с корнем из этих чертовых стен. Приятно умыться и почистить зубы. Нет, это белье я надевать не стану, а лучше надену костюм на голое тело. А когда я умру, то неплохо было бы, чтобы тело мое разложилось в бочке с черным пивом и чтобы пиво это развезли по всем распивочным Дублина. Интересно, догадаются ли они, что на самом деле это — я?

Хорошо вот так ранним утром одеться и отправиться на прогулку. Так ты говоришь, Мэри, я завязал полотенце узлами? Ты и вправду так говоришь? Ну говори же. Это правда? И то, что детей Бог насылает на нас в наказание за то, что мы занимаемся любовью?

Спускается по лестнице, придерживаясь рукой за гладкие перила. Возле столовой останавливается. Пахнет завтраком. Открывает дверь на улицу и выходит. Дует сильный ветер. Слабые лучи солнца. Длинная, серая, безлюдная улица. В горле — холодный комок. Думаю, я смертельно устал от своего дикого сердца. Но нельзя допустить, чтобы холод добрался до него, потому что на протяжении следующих часов мне потребуется его пыл. А вот и мост. Дугой он вздымается над поездами и железнодорожными путями. Трава там, внизу, кажется черной. Отсюда мне видна огромная крыша. Мэри, я уже иду. А я уже и не надеялся снова зажить, как джентльмен, и вот так вот постукивать тросточкой по мосту. Разумеется, Перси благородно мне помог. А как ты, Мэри? Все еще спишь? Или готовишь мне ветчину с тостом? И горячий чай. Этот склад явно нуждается в ремонте. Я должен остановиться и заглянуть в выбитые окна, чтобы увидеть, что в нем хранится. Солнце совсем не греет, Мэри. И город обезлюдел. Неужели они все дома? Там у них Рождество, камины и дети играют с оловянными игрушками. Это странная часть Лондона, не принадлежащая ни к одному району.