— Может быть, мы, судя по твоим словам, и самое именитое во Флоренции семейство, — наставительно говорил Лоренцо, — но отнюдь не королевское. Мы обычные горожане, Пьеро, граждане республики, как и все прочие.

— Ты пытаешься внушить мне, что мы ничуть не лучше каких-то дубильщиков кож и красильщиков?

— Надо, чтобы эта нехитрая истина въелась тебе в самое нутро! Всего сотню лет назад наши предки были простыми угольщиками. С тех пор мы сильно преуспели в этом городе, но с потерей скромности превратимся в тиранов — тех самых, которых Савонарола чернит на проповедях!

Лоренцо невольно обратил взор к одному из окон монастыря Сан-Марко, чьи строения примыкали к саду Медичи. Основав школу под стенами монастыря, Лоренцо сам дивился озорной проделке судьбы, из-за которой недавно назначенный настоятель ордена, то бишь Савонарола, вынужден был любоваться «сатанинскими игрищами» из окна кабинета на втором этаже.

— Вот и погляди, куда завели нас твои республиканские идеалы, — ответил Пьеро, не скрывая раздражения.

Его тон оскорбил меня. Приблизившись, я одернула молодого человека, удивившись собственной смелости:

— Как ты можешь так непочтительно разговаривать с отцом? Пять соперничающих итальянских государств его упорными стараниями пребывают в мире. Перед ним заискивают иностранные властители, даже Папа Иннокентий и тот усмирен и не выходит из-под его ненавязчивого влияния. Твой батюшка — величайший на свете дипломат, а ты гнушаешься его советом.

— Пойду-ка я прогуляюсь с друзьями, — легкомысленно фыркнул Пьеро. — Правда, во Флоренции теперь и сходить-то некуда. Ах да, забыл — можно пойти на мессу!

Он отвесил отцу небрежный поклон и, не удостоив меня даже прощанием, покинул сад, гулко хлопнув тяжелой дверью. Лоренцо едва улыбнулся мне, и я поняла, как сильно он удручен.

— Этот молодец — сущее несчастье, — ровным голосом признался он. — Им владеет слабость. Не физическая, как у меня, а душевная.

Говоря о своем здоровье, Лоренцо не погрешил против истины — оно неуклонно ухудшалось, и никакие мои лекарства были не в силах задержать беспощадный распад суставов и ослабить мучительные приступы боли. Мы при любой возможности выбирались с ним на воды. Минеральные соли на время притупляли страдания Il Magnifico, но ему то и дело приходилось прерывать лечение и возвращаться во Флоренцию: отмахиваться от насущных государственных забот он считал себя не вправе.

— Я получила письмо от отца, — сказала я. — Его индийская жена скончалась.

— Искренне соболезную.

— Он никогда не падал духом, но в его строках сквозит тоска по родине. Я часто вижу его в дурных снах, как он умирает на чужбине, одинокий, никому не нужный…

— Думаешь, он теперь вернется домой?

— Уехав из Винчи, отец не скрывал, что возвращаться туда не видит смысла. Хорошо, если бы он надумал приехать сюда — я устроила бы ему здесь дом…

— Пойдем, хочу повеселить тебя немного, — перебил Лоренцо.

Мы направились к палатке, в которой крепыш со сплющенным носом остервенело врубался резцом в кусок мрамора, высекая из него миниатюрную голову фавна. Юношу звали Буонарроти — недавняя находка Il Magnifico. Я уже знала, что Лоренцо ценил подающего надежды скульптора не только как источник прекрасных творений, которым предстояло украсить все дворцы Медичи. Вероятно, чтобы хоть немного скрасить нелюбезное отношение к себе бездушного наследника, он и решил усыновить будущего гения, выделил ему покои в городском дворце, начислил жалованье и отвел ему место за семейным столом.

— Микеланджело, покажи Катону свою работу.

Юноша улыбнулся, поглядев на патрона с неприкрытым обожанием и любовью.

— Знаете, — обратился он ко мне, — когда Лоренцо впервые увидел у меня этого фавна, он его высмеял, потому что я изобразил голову с полным ртом зубов и с высунутым языком. Он попенял мне, дескать, разве мне неизвестно, что у стариков никогда не бывают все зубы целы?

Микеланджело отодвинулся, чтобы мы рассмотрели лицо фавна. На месте одного зуба в его рту зияла приметная дырка.

— Он вышиб ему зуб, едва я успел уйти, — с потаенной улыбкой заметил Лоренцо.

— Одно дело — иметь щедрого покровителя, — ответил юноша, скромно потупив взор, — и совсем другое, когда он — человек сведущий.

— Вот именно, — согласилась я.

Мы двинулись дальше, любуясь пригожим садиком. Я случайно подняла глаза к окну Савонаролы, и мне показалась, что в нем мелькнула и тут же исчезла тень. Лоренцо, очевидно, тоже ее заметил.

— Люди говорят, будто на приора здесь нападают судороги, — обронил он, глядя на античные статуи в центре. — При одном виде нагих юных греков…

— Ему не помешало бы чего-нибудь похлеще, чем судороги, — сказала я, не в силах скрыть озлобление.

Лоренцо вдруг сделался рассеянным, задумчивым.

— Еще одна умная голова, — наконец вымолвил он, — вот что здесь точно не помешает.

— И ты, как я понимаю, уже знаешь, чьи плечи носят такую голову?

— О да. Думаю, ты вполне одобришь мой выбор.

— Она действительно вознамерилась послать того мореплавателя из Генуи к западу искать новый путь в Индию? — спросил Лоренцо с видимым скептицизмом.

Родриго Борджа, прежде чем ответить, с головой погрузился в сернистую воду горячего минерального источника на развалинах Чианцианских терм, где мы отдыхали все вместе, а затем вынырнул, с наслаждением отряхиваясь. В свои шестьдесят он сохранил живость и бодрость, особенно заметные в нем без привычного кардинальского облачения. Его длинные черные пряди намокли и липли к щекам, тонкая батистовая сорочка облепила тело. Родриго согласился встретиться с Лоренцо на сиенском курорте, подальше от любопытных ватиканских очей.

— Изабелла настроена весьма решительно. Фердинанд пока колеблется. Но Кристофор Колумб рано или поздно поднимет парус — это лишь вопрос времени. К тому же королеве сейчас и так есть о чем беспокоиться.

— Она и вправду хочет изгнать из Испании всех евреев до единого? — хмуро осведомился Лоренцо.

— По словам моей соотечественницы, королеву ничто не переубедит, — откликнулся Родриго. — Если даже учрежденная ею инквизиция окажется не в силах избавить ее от «иудейских свиней», она отыщет для этого другой способ.

— Но и ты, Родриго, не совсем здесь бессилен.

— Вот стану Папой, тогда посмотрим.

— А скоро? — поинтересовалась я.

Несмотря на сернистый запах, я блаженно нежилась в бассейне, настолько древнем, что колонны, воздвигнутые вокруг него римлянами, были посвящены их прародителям — этрускам.

— Поговаривают, что приступы у Иннокентия участились…

— У него бычья конституция, — отозвался Родриго. — Он всех нас переживет.

— Меня-то уж точно, — сострил Лоренцо.