— Верно, мистер Уорнок. Я бы сказала, отчасти верно. Но не будь я обречена жить в вагоне, то уже давно приобрела бы…

— Ладно, — сказал Уорнок. — Оставьте себе аллигаторов.

Когда Уорнок велел ей сфотографироваться с Касей и Клеменсом и заявил репортерам, что аллигаторов мадам Заленской подарили в Новом Орлеане, Марыне, которая сама любила приврать для пользы дела, стало любопытно, почему он так сказал.

— Потому что «Новый Орлеан» звучит лучше «Джексонвилля».

— Лучше? В каком смысле, мистер Уорнок?

— Романтичнее. По-заграничному.

— А для Америки это хорошо? Не сердитесь на меня. Я просто хочу понять.

— Иногда — да, иногда — нет.

— Ну, разумеется. А потом вы расскажете, что в Новом Орлеане ко мне привели девяносточетырехлетнюю ворожею-креолку, чтобы она сняла злые чары, которые увидела у меня над головой. И что я рассмеялась над предсказанием старухи. Но когда кусок свинцовой трубы упал с колосников и пролетел в каком-то дюйме от меня во время овации на «Ромео и Джульетте» в Нэшвилле, я решила, что мне будет спокойнее рядом с этими злобными тварями.

— В самую точку! — воскликнул Уорнок. — Я вижу, сударыня, вы поняли… все.

— Мистер Уорнок, я всегда все понимала. Но не соглашалась. В этом-то и дело.

Перед «Как вам это понравится» в оперном театре «Шульц» в Зэйнсвилле, Огайо, публике была предложена лекция «Шекспир и комическое», которую прочел профессор Стил Крейвен. В оперном театре «Догени» в Каунсил-Блаффс, Айова, ее «Джульетте» предшествовала эстрадная программа на авансцене шириной двадцать футов (чревовещатель, моноциклист, танцующие собачки). В оперном театре «Чаттертон» в Спрингфилде, Иллинойс, перед «Фру-Фру» исполнялся двадцатиминутный музыкальный номер «Элиза убегает по льду». В Музыкальной академии Оуэна в Чарльстоне, Южная Каролина, «Адриенна» последовала за «Попурри из коротких пьес Беллини, Мейербера и Вагнера». В оперном театре «Пиллот» в Хьюстоне публику подготовил к «Ист-Линн» конферансье Тадеуш — «но я отзываюсь также на Тадпола»[97]— Мёрч. Стоя за кулисами, Марына слышала, как он входит в раж:

— Тадпол — это потому что я был совсем крошкой в детстве. А Мёрч — потому что мой папа был Мёрчем. Дудльболлом Мёрчем. Его называли Дудльболлом потому…

Богдан взорвался. Или Уорнок сделает так, чтобы никто — никогда — не выступал перед «Заленской и труппой», или мадам расторгнет контракт на оставшуюся часть турне.

Одно из преимуществ уютной двойственности брака: поскольку Богдан выразил ужас и возмущение самой Марыны, она получила право на другой, более снисходительный тон:

— Чего же ты хотел, дорогой? Это же Америка. Зрители должны быть уверены, что их развлекают. Но этим вахлакам нравится и то, что предлагаю я.

В оперном театре «Минг» в Хелене, Монтана, миссис Обертина Вудворд Де Кей сыграла в честь Марыны шопеновскую мазурку, оп. 7, № 1, и полонез ля-бемоль-мажор, затем подняли занавес для «Камиллы» в исполнении «Заленской и труппы», а после дали банкет для всей труппы в особняке Де Кей. Все это было так наивно и делалось из самых лучших побуждений. «Моя европейская привередливость тает на глазах, — подумала Марына. — Мне понравилось угождать».

Ее репертуар теперь включал в себя еще три шекспировские роли, которые она играла в Польше: Виола в «Двенадцатой ночи», Беатриче в «Много шума из ничего» (она любила истории о неравных или соревнующихся парах, где в конце все становилось на свои места) и Гермиону в «Зимней сказке», в которой Питер мог играть маленькую роль несчастливого сына Гермионы — Мамиллия. Она знала, что Питер должен поступить в пансион, но никак не могла с ним расстаться. Однако Богдана пришлось отпустить.

— Завидую тебе. Я не смогла бы вести две жизни одновременно, — сказала Марына, не глядя Богдану в глаза. — Я слишком дорого заплатила за то, чтобы вести хотя бы одну.

— Я не поеду, — сказал он.

— Нет, я хочу, чтобы ты поехал. У меня будет уйма работы.

Она ощущала себя героиней. И удивлялась, что некоторые люди считали ее меланхоличкой.

— Когда я вошел, вы показались мне немного грустной, — осмелился сказать сердобольный репортер из «Мемфис Дейли Аваланш».

— Разве вы встречали польское лицо без тени грусти? — возразила Марына. — Однако я грущу, только когда рядом нет моего мужа. Мы всегда вместе, но недавно он был вынужден уехать по делам в Калифорнию на несколько месяцев, и все это время я скучаю по нему.

Телеграмма была отправлена 23 февраля 1879 года:

ФОН РЕБЛИНГ РАЗРЕШИЛ ПОНАБЛЮДАТЬ ПОЛЕТОМ ТЧК ПРОШУ РАЗРЕШЕНИЯ ПОДНЯТЬСЯ ВОЗДУХ

Чем занимается Богдан? Она надеялась, что он не будет ее тревожить. И не просила успокаивать ее.

Следующая телеграмма пришла через восемь дней:

ВРЕМЯ ВОЗДУХЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ ТЧК БЕСПОДОБНОЕ ЗРЕЛИЩЕ

Зрелище с земли? Или с воздуха? Но как она могла верить тому, что писал Богдан? Она переживала бы еще больше, если бы не шесть однодневных гастролей в Миссури и пять — в Кентукки. Ее репертуар состоял теперь из девяти пьес (пять из них шекспировские), которые она сыграла в тридцати четырех театрах только за последние два месяца. Она решила добавить к ним «Цимбелин», когда они добрались до Небраски на обратном пути по Среднему Западу. Она обнаружила, что «Цимбелин» — одна из самых популярных в Америке пьес эвонского барда. Публике нравился целый поток примирений в конце, который охватывал как злобного соблазнителя добродетельной Имогены, так и ее вспыльчивого простофилю-мужа.

Мужья всегда правы. Виновная жена должна умереть. Если она взаправду неверна, то умирает взаправду. Если же ее несправедливо подозревают в измене, нужно умереть понарошку — и подождать, пока разъяренный муж не образумится и не простит ее.

Конечно, это больше не отвечало действительности. Наступили другие времена. Муж не всегда прав. Но женщина по-прежнему обязана признавать свою мучительную зависимость от мужа.

Богдан! Муж мой! Ляг со мной. Обними меня. Согрей. Я хочу уплывать в сон вместе с тобой, мне так не хватает этого.

Еще одна телеграмма, датированная 17 марта 1879 года:

МАРЫНА МАРЫНА МАРЫНА ТЧК ВСЕ ЦЕЛО ТЧК ВЕЗДЕ ВОДА

Затем — молчание. Может, он сошел с ума? Исчез навсегда?

Но я, конечно, смогу жить без него. До тех пор, пока буду гастролировать. Эти турне помогают сохранить душевное равновесие. Движение, волнение и сознание долга гонят прочь дурные мысли и подавляют дурацкие желания.

Муж мой! Друг! Делай, что считаешь нужным. Только не мучай меня. Я не настолько сильна. Пока еще.

— Каждый аппарат строится по особому принципу, — сообщил Богдан по возвращении. — Этот назывался «Аэро-сердцем». «Аэро-корасон». Иногда просто «Корасон».