перекатывалась из края в край крупная зыбь. За рожью начинались светло-зеленые яровые, слева раскинулось сиреневое клеверное поле.

— Богат будет урожай! — сказал Илья Назарович. — Такой у нас в сорок первом году был…

Колеса прогрохотали по мосту. Необычно остро замечал Илья Назарович в этот день все: облако тонуло в реке, на песчаных отмелях пестрые коровы стояли в воде по самое вымя. За рекой лохматый холмик тянулся, как непричесанный чуб, за ним узловатые горы, синие сейчас, подернутые дымкой. Лес на холмике казался восковым и будто таял под ярким солнцем. Из синего шелка вверху вырвался жаворонок, повис в воздухе, покачиваясь. Всюду царили мир и спокойствие.

Въехали в село. Дети бежали по улице, шлепая босыми ногами по лужицам, и победно кричали, протянув вперед руки, словно стараясь поймать радугу.

— Хорошо! — неожиданно произнес Новоселов. — Горы и то плечи выпрямили.

В гараже колхоза он осмотрел стоящие там два грузовика. Машины были исправны.

К гаражу, тяжело фыркая и бряцая железными гусеницами, подошел странного вида тягач.

Несколько лет назад, будучи в гостях у завода-шефа, Уваров выпросил для колхоза танк. Это была низкая, устойчивая машина, израненная и обгорелая, с широкими гусеницами. Илья Назарович попросил снять башню танка.

— Водителю на колхозных полях нечего оберегаться, — говорил он тогда. По его заказу к корпусу танка приварили металлические стойки. На них установили деревянный кузов, чуть меньше, чем у грузовика. В него колхозники нагружали зерно, бидоны с молоком и другую кладь. Весной, при пахоте, прицепляли к танку-тягачу десять лемехов, и он пахал сильнее и быстрее трактора, корчевал пни на площадке строительства Дома культуры, таскал бревна, кирпич и песок. Его бросали на самые тяжелые работы, и хоть съедал он много горючего, но оправдывал его вдвойне.

Колхозники любовно называли машину «работягой», а шофер Анюта Лукачева старательно ухаживала за ней, долго, до боли в руках чистила вмятые, заржавленные бока.

В одной из вмятин Анюта обнаружила какое-то слово. Оно было выбито чем-то острым. Тонкие линии букв стерлись, но все-таки Анюте удалось разобрать имя женщины — «Люба».

Было ли то имя любимой девушки или жены, или имя женщины-героя, Анюта не знала.

Девичья фантазия унесла ее на поля боя. Она представляла водителя танка таким, каким всегда рисует себе героя молодая девушка: красивым, с сильным мужественным взглядом, с решительными жестами, преисполненным отваги. Враги окружали его. В каждом дуле жила его смерть. Пули буравили землю. А он, ее танкист, всегда выходил из боя невредимым.

Водя «работягу», Анюта не могла отрешиться от созданных ее воображением картин.

То ее герой вел машину в бой по оврагам и рытвинам, не разбирая дороги. То враги, окружившие его со всех сторон, падали, горели. Но всегда водитель, ведя бой, думал о Любе.

Слово «Люба» Анюта частенько восстанавливала острым гвоздем, чтоб оно не износилось.

Девушка повела тягач к гаражу, стремительно остановила его. Она не знала, как трогательно выглядывала ее светловолосая головка из суровой брони.

Выпрыгнув из машины, Анюта вытянулась перед Уваровым и, играя искрящимися смехом глазами, отрапортовала:

— Зерно отвезла. Какие будут указания дальше, Илья Назарович.

— Вот, знакомь с «работягой» механика…

Новоселов, увидя перед собой странный тягач, сильно заволновался, хрипло спросил:

— Танк? — и не дожидаясь ответа, бросился к машине, лихорадочно кружил около нее, ощупывая корявые бока. Анюта, обиженная тем, что председатель не доверял ей, привез с собой механика, скорбно сжала полные румяные губы и прикрыла ладонью обновленное на броне слово «Люба». Новоселов, все более волнуясь, отвел ее руку от брони и впился в слово единственным глазом.

— Моя «работяга» в порядке… Вот только здесь слово одно нацарапано… я его никак не могла стереть… — хитрила Анюта.

— Люба… — с нежностью произнес Новоселов. Анюта обернулась, хотела что-то сказать, но вдруг увидела, что механик трогает слово на броне рукой. На его лице, пересеченном розовым шрамом, было столько мечтательной радости, словно он встретился с другом после долгой и безнадежной разлуки.

— Мой танк!

Илья Назарович почему-то побледнел и потянул механика в сторону, приговаривая:

— Ничего… ничего…

— Тысячу семьсот километров я на нем прошел… Вместе с ним горели… Пуля хоть и задела меня, а видно, жизнь есть впереди! — задыхаясь продолжал Новоселов.

Так вот он какой, ее танкист, с которым Анюта не раз мысленно разговаривала, которого уводила от смерти, внушала ему храбрость и находчивость. Тот же рост, те же плечи и пепельные кудри. Строгое неулыбчивое лицо, пересеченное шрамом, задубело, может, еще на войне, и веко опалено тогда же.

«Как же ты глаз-то не сберег!» — мысленно нежно упрекнула его Анюта. Здоровый глаз танкиста был ясен и красив. Никогда она не видела таких синих глаз. Казалось, синева второго, разбитого глаза, перелилась в этот единственный.

В груди стало тесно и больно.

Захотелось крикнуть на весь мир, чтобы все услышали ее, увидели горящего в бою танкиста и машину с нежным именем «Люба». Еще раз Анюта заглянула в синюю глубину глаза танкиста и непонятно к чему сказала:

— А теперь танк стал «работягой»…

Из детского садика неслась на улицу нестройная песня:

Как у дяди Трифона

Было семеро детей…

На золотую от смолы стену будущего Дворца культуры канатами поднимали новое бревно. Слышались голоса:

— Сильнее бери… сильнее, говорю!..

Тукали топоры плотников. Мимо прошла грузовая машина с мешками зерна.

Все это был мир, который победил войну. Война была за него, за мир, поэтому и называют ее народы «Великой».

Илья Назарович принял от механика инструмент и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Будем работать.

Анюте захотелось немедленно сделать что-нибудь героическое, спасти человека, предупредить несчастье. Ей казалось, что на нее смотрят тысячи глаз, ее слышат и понимают люди всех стран и наречий. Она чуть не бегом бросилась к «работяге» и начала нагружать кузов дровами, которые нужно было подбросить к дому старой вдовы.

Из слесарной мастерской напротив раздавался скрежет разрезаемого железа, от лесопилки неслось жужжание пилы. Дети в садике все еще тянули на разные голоса:

Как у дяди Трифона…

Неожиданно Новоселов громко скомандовал:

— По местам!

Илья Назарович хлопнул руками и быстро влез в кузов, на дрова, за ним легко вскочила туда Анюта. Обычно ласковые глаза ее озорно поглядывали на танкиста. Новоселов занял место водителя.

Танк взревел, рванулся, окутавшись голубым дымом, выскочил на дорогу и с грозным ревом помчался по улице, разгоняя телят и гусей. Через минуту он остановился около нового дома поварихи полевого стана тети Васи. Широкие окна, горя от солнца, казалось,