— Откажись от этой затеи, противной мне, безумной, бесчеловечной, — твердила я. — Я не люблю Фрюманса — то была не любовь, а болезнь воображения. Да, ты угадала мое смятение, но неверно поняла, неверно истолковала его. Мое сердце томилось желанием любить, а он был единственным достойным человеком из всех, кого я знала, только поэтому его образ и преследовал меня. Но поверь, Женни, он скорее внушал мне страх, чем восторг, и теперь, когда я лучше знаю свое сердце, мысль об этой любви не меньше ужасает меня, чем мысль о кровосмешении. Я люблю Фрюманса как отца, но мои чувства оледенели бы, стань он моим возлюбленным. Позволь мне все тебе высказать! Во мне произошел перелом, я стала взрослой, не пугайся же, что я говорю с тобой как женщина с женщиной. Твоя дочь уже не ребенок, у нее нет тайн от тебя, потому что нет тайн и от самой себя. Теперь я понимаю все, что ты боялась мне объяснить, знаю себя и владею собой — я ведь уже не только живу, но и предчувствую, ради чего живут. Ты была права, Женни: без любви нет жизни, вот я и хочу полюбить. Но отдать лишь часть души я неспособна, мне надо боготворить, а разве могу я боготворить Фрюманса? Когда уважаешь человека, его неизбежно побаиваешься. Он был бы для меня как прекрасная книга на чужом языке: силишься правильно перевести ее, но начинаешь клевать носом, потому что ты молода, и солнце манит в поле, а тут сидишь взаперти с непосильной для тебя задачей. Вы с Фрюмансом не любители смеяться, вы преодолели горы забот, пропасти страданий, вам будет хорошо вместе, как богам — победителям чудовищ. Я не шучу, Женни: для меня нет никого, кто был бы выше вас двоих, но на свете есть еще что-то, устрашающе огромное и влекущее, и этого ни ты, ни он не сможете мне дать. Не надо мне твоего замечательного Фрюманса — для меня он чересчур замечателен! Я хочу сердца более молодого, даже если оно бьется в груди у сорокалетнего мужчины. Пусть приходит Мак-Аллан, пусть снова повторит мне, что я красива и совершенна, что он рад жениться на мне, разоренной, изгнанной, безымянной, что до меня никогда не любил, что я первая страсть в его жизни. Я отлично знаю, что это вздор и неправда, но пусть он говорит чистосердечно, сам себе веря, пусть клянется всем, что для него свято, — и я поверю ему, буду счастлива поверить! Это и есть любовь, Женни, другой для меня не существует. На твой взгляд — заблуждение, на взгляд Фрюманса — безумие. Но с меня довольно рассуждений, здравых мыслей, анализа, логических категорий, глубокой философии; хватит, я устала от них! Я хочу узнать это пленительное заблуждение, погрузиться с головой в беспредельное безумие. Позволь мне, Женни, любить на свой лад и никогда больше не говори о Фрюмансе: он или свел бы меня в могилу, или наскучил бы, я возненавидела бы его или, хуже того, стала бы над ним смеяться. В нем я обрела лучшего из друзей, не отнимай же его у меня, заменив нелюбимым мужем!

Женни слушала меня с не меньшим удивлением, чем час назад я слушала ее. Она по-матерински сжала мне голову ладонями, пристально поглядела в глаза, потом, словно врач, пощупала пульс.

— Смотри сколько хочешь, Женни, — сказала я, — ты увидишь только одно — что я говорю тебе чистую правду. А вот мне и смотреть не пришлось, я и без того почти сразу поняла, что ты нечестна. Дорогая моя, вы само совершенство, но, признайтесь, вы мне солгали! Вы любите только Фрюманса, и будь иначе, я уже не могла бы вас так уважать. И случись Фрюмансу забыть вас ради меня, он тоже пал бы в моих глазах. Не пускайтесь же на хитрости, они все равно вам не удаются, а если бы удались, вы сделали бы несчастными всех троих!

Лицо Женни вдруг осветилось растроганной, простодушной улыбкой. С минуту она молчала, потом, покачав головой, проговорила:

— Вы хотите расстроить мои планы, а ведь они разумны, только зря я скрывала их от вас. Не спешите, подумайте хорошенько: если вы не любите Мак-Аллана, значит, любите Фрюманса или — уж не сердитесь — обоих сразу. Вы слишком долго оставались ребенком и сейчас еще не такая взрослая, как думаете… Да и воспитали вас как мужчину и только напутали, а мужчиной все равно не сделали… У вас не воображение, а бог весть что, — то вы будто бы настоящий мужчина, то женщина, то судите о сильном поле так, словно сами с бородой, то подавай вам кого-то, кто подчинит вас себе, а это значит, что никакой вы не мужчина и созданы только для того, чтобы любить и жертвовать собой… Но кого любить? Фрюманс слишком серьезен для вас, согласна, но достаточно ли серьезен Мак-Аллан? Если хотите знать правду — а знать ее, по-моему, вам надо, — он уже много любил в своей жизни. Джон доверяет мне, как, думаю, не доверял никогда и никому на свете, и я, хотя и ненавижу выспрашивать и выпытывать, тут не утерпела и кое-что вытянула из него. Ради вас я пойду на то, чего никогда бы не сделала ради себя.

— Что же ты узнала?

— Что Мак-Аллан слывет волокитой, но это не так: он просто горячая голова и, когда любит женщину, готов ради нее на все, ни перед чем не остановится, бросится хоть в огонь, хоть в воду, сразится с целым войском. И при этом настойчив и терпелив, а значит, особенно опасен для тех женщин, которые не вправе его слушать, если не хотят отступить от долга.

— Как хорошо, Женни! Если он такой, я уже его люблю!

— Да, вот вы и размечтались о страстной любви и, вижу, ничего другого знать не желаете. Но ведь нужно и еще кое-что: нужно, чтобы оба хранили верность.

— А Мак-Аллан неспособен к верности?

— Этого не скажу. У него были долгие увлечения, все они кончались — видите сами, он до сих пор не женат.

— Изменял он или изменяли ему?

— И то бывало, и другое. Вот и сейчас есть женщина, которая мучается от ревности. Выходит, у него была серьезная связь, когда он влюбился в вас.

— А меня он любит, это правда?

— Любит, и очень. Джон изучил все симптомы и говорит — никогда еще его хозяин не влюблялся так сильно.

— Почему же тогда он медлит с приездом? Я ведь позволила ему навестить меня.

— А вот этого Джон то ли не знает, то ли не хочет сказать. Но я, пожалуй, понимаю, в чем причина.

— В чем?

— Мак-Аллан одно время ревновал вас. Теперь этого нет, то есть нет ничего обидного для вас. Но все равно он еще боится, что неугоден вам, и, готова поклясться, Джон должен здесь наблюдать за вами, давать отчет о ваших прогулках, занятиях, расположении духа, о всех мелочах вашей жизни.

— Уж не ведет ли Джон дневник?

— Похоже на то. Он столько пишет по вечерам, что или роман сочиняет, или…

— Но это настоящая слежка! Она оскорбительна для меня!

— Напрасно вы так думаете. У Мак-Аллана серьезные намерения — он хочет жениться на вас. В вашем поведении он не сомневается, но в чувствах не уверен…

— И дает мне время разобраться в них? Что ж, он прав. Его сдержанность казалась мне странной, но теперь я ее понимаю. И все-таки, Женни, над поведением Мак-Аллана нельзя не задуматься. Почему ты говоришь, что, может быть, он недостаточно серьезен?

— Потому что на серьезной любви, которая длится год-другой, ничего не построишь. А чтобы любить всю жизнь, нужна большая твердость. Я теперь немного разобралась в Мак-Аллане и думаю — он способен ждать вас хоть несколько лет, если понадобится, и подарит вам чудесный медовый месяц. Ну, а потом что? Если мужчина так легко загорается и так быстро меняет предмет любви… О чем вы задумались?