Стараясь не шуметь, пополз за ним и Ганька. Вот наконец они притаились за толстой колодой.

Чей-то табор уютно притулился в полукольце кряжистых низких кедров, у подножия густой кедростлани. За изгородью у костра тихо беседуют люди. Едва заметные пологие полны монотонно шумят и глушат голоса людей. Только изредка до ребят доносятся отдельные фразы.

— Иркутск, Верхнеудинск, Чита заняты белыми…

— А Иркутск-то скоро наши… Кабашев…

— Из Баунтовской тайги к нам идет отряд Мороза… Мы уже готовы…

Ганька услышал голос Лобанова. Этот голос покрыл звуки волн, шум кедров.

— Ревсовет Баргузинского уезда решил объединить оба отряда.

Ганька радостный вскочил на ноги.

— Дядя Ванфед!.. Дя Кеша!

Они резко повернулись.

— Ганя! — вырвалось у Лобанова.

— Ты здесь? С кем?! — спросил Мельников.

— Я!.. Мы с Петькой!

— Чей Петька?

Ганька поразился, почему они с ним такие сердитые.

— Макара Грабежова, башлыка… — неуверенно ответил он.

— А тут что делаете?

…Под строгим взглядом Кешки мальчик сумел выдавить из себя немного.

— Убежали… Макар… Петьку… в море… бросил.

— Что ты говоришь?! — на мальчишек смотрел прежний добрый Ванфед.

Петька поднялся. Не глядя на людей, снова дрожа всем телом, подошел к костру, стал греться.

Лобанов накинул на него свою тужурку. Ганька заулыбался, успокоился. Здесь уж никто их не обидит.

— Значит, беженцы… Ну, что ж, товарищи беженцы, есть хотите?

Теперь ответил Петька.

— Не-е. Мы ужинали…

— Тогда спать. Ганя, ты отца утром встретишь!

Ганька кинулся к Ванфеду, повис на его плече:

— Где бабай?

— Рядом… Но к нему нельзя подходить. Понял?

— Аха, дя Ванфед, понял. — Ганька вприпрыжку кинулся в юрту. Скоро он не слышал ни волн, ни голосов людей, ни филина — он словно качался в Анкиной зыбке. Рядом уже храпел Петька. И на Ганьку навалился туман.

Читинцы попрыгали в лодку. А Лобанов на минуту задержал Кешку.

— …У читинцев особо секретные бумаги… вот почему такую околесицу по тайге проделали… Ты, Кеша, понял, как это серьезно?

— Как не понять… Но и по морю не так-то гладко…

— Ветра боишься?

— Будто смеешься, дя Ваня… когда рыбак боялся зыби?.. Катеришки у белых… на веслах куда упрешь?!

— И это верно… Но от Ольхона до Иркутска тоже не «скатертью дорога»… Все пути заняты беляками.

Мельников задумался, кусает губы.

— Дя Ваня, а если я упрошу Алганая довезти мужиков до Иркутска?

Лобанов мотнул головой.

— Я, Кеша, думал об этом. Можно. Ведь к нему все офицерье заезжает, небось — вино, омуль и дочь красавица. Алганаю-то все пути-дороги открыты…

— Значит, согласен?

— А куда денешься?.. Выход из положения правильный только для тебя… как-никак ты жених его дочери… Но только не разевай рот на Цицик, а то обо всем забудешь!

Кешка раскраснелся, спрятал глаза.

Лобанов тяжело вздохнул, взял Кешку за руку и повел к лодке.

— Ну, сынок, не подведи!

Кешка мотнул головой и, оттолкнув хайрюзовку, вскочил в нее.

…В носовой части лодки сидят читинцы. Один из них — здоровяк в тельняшке, красномордый, так и пышет здоровьем. Ганьке понравился этот моряк: вчера и сегодня все-то он улыбается. Ему небось сам черт — брат! Ничего небось не боится. Через всю тайгу с отцом пер: бабай баил, что и амаку не забоялся! А второй — тихий, грудь впалая, того и гляди — помрет. Видно, хлебнул горького до донышка.

Ганька, как и читинцы, фуражкой машет Лобанову. Он счастлив. Взглянул радостно на Петьку, а тот исподлобья, недобро глядит в сторону, где едва чернеет отцова лодка.

— Поднять парус! — крикнул Мельников.

Ганька проворно потянул за тонкую смоленую веревку, и легкое полотно, весело трепеща, взвилось вверх по мачте.

Порыв ветра мгновенно наполнил и выпятил вперед парус.

Мельников управляет лодкой, а сам тревожно оглядывается в сторону Устья. Ганька уже понял: удрать надо успеть, а то вдруг беляки заявятся. Ганька спешит.

Лодка, набрав приличную скорость, с шипением несется по небольшим волнам. А «баргузин», словно понимая, что людям требуется, все сильнее и сильнее раздувает полотняный парус.

Часа через два берег скрылся из виду. Мельников вздохнул с облегчением и повеселел. В ответ заулыбался и Ганька. Знает он, почему дядя Кеша так беспокоился, глядя на Устье: Ванфед наказывал, чтоб любой ценой в целости доставить читинцев на Ольхон. Видать, важные птицы, а такими простачками выглядят, что рыбаки…

Ганька глупо улыбается. Он счастлив. Партизанить их с Петькой взяли. И снова он на Байкале. Заглянул за борт лодки: вот она, байкальская водичка. А говорят, в этих местах — десять верст глуби! Недаром чернота внизу. Утянет и… не ойкнешь. Стало страшно Ганьке. Отшатнулся он. Над ним — солнце жаркое, синеют горы.

Что это Кешка все молчит? Нет-нет да за парус на приближающийся Ольхон глянет и… такая тоска в его глазах!

Ганьку словно в жар бросило. Как это он из-за всех событий про Цицик свою позабыл? «Небось о ней сейчас Кешка думает. Я-то знаю…»

…Кешка правит на мыс Хабой. Он, как и Ганька, глядит в черную глубину Байкала. С того сна, когда он совсем один бился с бурей, Кешка боится черной глуби. Но никогда никому в этом не признается. О чем говорил ему тот сон? Ведь он вовсе не один. С самого детства, помнит он, рядом был Лобанов, и каждое-то действие мальчишки, а потом и взрослого, направлял он, этот щербатый, близорукий ссыльный. Лишь на недолго оставался Кешка один, может, к тому и сон был, когда Лобанов в Россию ездил. Ух, и растерялся тогда Кешка! Да, слава богу, вовремя вернулся друг. Все-то он разобъяснит, во всем разобраться поможет.

Кешка не замечает «баргузина», который гонит и гонит их быстроходную лодчонку. Но все чаще глядит Кешка в сторону спрятанного в дымном мареве острова Ольхона.

К чему же был тот сон? Может, вовсе не в революции дело?..

А что нынче с ним? Все ближе Ольхон. Там Цицик… Но не до Цицик сейчас. Уломает ли Алганая? Поможет ли богач ему?

С тревогой оглядел Кешка гольцы Байкальского хребта, но они мирно греются на солнышке, и ни единого облачка на них не курчавится. Стало быть, встречного ветра не будет. Успокоился немного Кешка, снова глядит в воду.

Лодка, догоняя зеленоватые волны, звучно шлепается, оставляет за собой пенистый след. Упрямо смотрит Кешка в сторону Ольхона. Синее марево смягчает очертания острова, и Ольхон кажется каким-то игрушечным, выточенным из голубовато-зеленого мрамора.

Так и видит Кешка: вот сейчас, на этой голубой скале, появится белая Цицик. Сам Кешка не понимает, почему так тесно связана Цицик со всей его мечтой. А мечта-то с