Вполне допустимо, что трибунал фемы мог санкционировать убийство, совершенное герцогом, по крайней мере, вся былая уверенность в их справедливости уже утратилась, и даже самые щедрые в восхвалении прежних шоффенов авторы того времени не могли найти достаточно выразительных слов, чтобы описать, насколько недостойными они стали теперь. Распространенной поговоркой стала фраза о том, что в судах фемы заведено сначала повесить обвиняемого, а потом доследовать за что. Объявляя о торжественном роспуске, рейхстаг в Трире заявил, что «вестфальскими трибуналами очень многие честные люди были лишены достоинства, правоспособности, жизни и собственности». Архиепископ же Кельна, который хорошо был знаком с ними, вскоре после этого признал, среди прочих обвинений, в выпущенном им отречении, что «очень многие остерегались их и считали рассадником негодяев».

Второй случай, на который была ссылка, предоставляет еще более веские доказательства деградации вестфальских трибуналов.

Мужчина по имени Керстиан Керкеринк, живший недалеко от города Мюнстера, был обвинен, и, возможно, заслуженно, в неоднократных актах прелюбодеяния. Вольный трибунал Мюнстера решил взять это дело в рассмотрение. За ним послали и вытащили его из кровати прямо посреди глубокой ночи. Чтобы он не шумел и не сопротивлялся, задействованные люди убедили его, что он будет представлен перед трибуналом благородного канцлера города Мюнстера, и настояли, чтобы он надел свой лучший наряд. Его привели в место под названием Бекманский кустарник, где укрывали его, пока один из них доставлял сведения об успешном выполнении поручения в городской совет.

На рассвете штульгеры, фрайграф и шоффены, взяв с собой монаха и городского палача, пришли к Бекманскому кустарнику и призвали к себе пленника. Когда тот появился, то стал умолять, чтобы ему разрешили воспользоваться помощью адвоката, но в этой просьбе ему было отказано, и суд незамедлительно перешел к вынесению смертного приговора. Несчастный стал теперь упрашивать, чтобы ему дали отсрочку хотя бы на один день, чтобы уладить свои дела и примириться с Господом. Но и в этом ему с непреклонной твердостью отказали, отметив, что он должен умереть немедленно и что, если хочет, может исповедаться, для чего сюда и привели священника. Когда несчастный бедолага еще раз взмолился о милости, ему ответили, что ему окажут милость, и он будет обезглавлен, а не повешен. Монаха попросили принять исповедь, и, когда это было сделано, палач (который перед этим принес клятву никогда не рассказывать об увиденном) подошел и отрубил голову преступнику.

Между тем слухи о происходящем дошли до города. Стар и млад поспешили стать свидетелями последнего акта трагедии и, может быть, вмешаться в защиту Керкеринка. Но это предвиделось, поэтому были предприняты меры предосторожности. Были выставлены наблюдатели, чтобы никто из города не появился у места суда, пока все не будет кончено. Когда люди добрались туда, они не нашли ничего, кроме безжизненного тела Керкеринка, которое поместили в гроб и похоронили на ближайшем погосте.

Епископ и капитул Мюнстера выразили крайнее возмущение этим выходящим за рамки правил судом и попранием их собственных прав, что способствовало росту общей неприязни к судам фемы.

Читатели сразу поймут, насколько сильно в этом деле, имевшем место в 1580 году, судебное разбирательство отличалось от того, как оно проходило в более ранние времена. Тогда обвиняемого вызывали официальной повесткой и ему разрешалось иметь адвоката. Здесь его схватили, не сказав за что, и даже ничего похожего на формальное разбирательство в отношении него не происходило. Раньше, когда люди приближались даже случайно к месту проведения суда фемы, они крестились и спешили прочь от этого места, счастливые, что спасли свою жизнь. Теперь они спешили туда, не опасаясь найти место, где он заседал, а члены трибунала сами бежали при их появлении. Наконец, в суровости наказания, как и в справедливости, преимущества были на стороне старых судов. Преступник мучился в петле. Ничего не упоминалось о присутствии святого отца, утешающего его в последние минуты, а тело казненного вместо захоронения в освященную землю оставалось на растерзание стервятникам и диким зверям. Явно времена поменялись.

Суды фемы формально никогда не были устранены. Тем не менее прекрасные гражданские нововведения императоров Максимилиана и Карла V, последовавшее укрощение духа анархии и беспорядка, появление римского права, распространение протестантской религии и множество других событий того периода вселили людям неприязнь к тому, что теперь выглядело варварскими порядками, пригодными лишь для времен, к которым лучше бы никогда не возвращаться. Некоторые из трибуналов были упразднены, освобождения и привилегии неподсудности им во многом увеличились, незамедлительное вынесение решений им вообще было запрещено, они постепенно теряли свою власть до полной утраты своего значения. И хотя вплоть до XIX века их тень еще бродила по некоторым уголкам Вестфалии, они давно стали предметом антикварных забав, как одного из самых удивительных феноменов Средних веков. Они подходили лишь к определенному упадочному состоянию общества. До тех пор пока такие условия сохранялись, они приносили пользу, когда все изменилось, они вошли в противоречие с новым положением вещей, стали пагубными, начали вызывать ненависть и отвращение, потеряли все свое влияние и репутацию, разделили судьбу любого живого существа, которому свойственны недолговечность и угасание. Все, что от них осталось, – это воспоминания.

Рис. 16. Печать тайных трибуналов

Для цивилизации избавиться от всякого рода тайных обществ – огромный прогресс и существенное социальное достижение. Как и большинство других вышедших из употребления форм, которые в тот или иной момент приобретают общественные значение, некоторые из этих, предназначенных лишь для избранных, организаций, хоть для сохранения знаний, хоть для поддержания справедливости, каждая в свое время служили крайне полезным целям, которых, вероятно, невозможно было достичь существующим доступным способом, что было в достаточной степени раскрыто описанием деятельности некоторых из наиболее примечательных подобных общественных устройств. Однако по меньшей мере столь же веско было доказано, что присущие их деятельности и природе недостатки были также весьма огромными, и, даже допуская, что это было необходимой горькой пилюлей в периоды наибольшей дезорганизации человеческих взаимоотношений, они в лучшем случае были не хуже, чем сама болезнь. Одни были созданы для сдерживания, а не для распространения знаний, не способствовали, а предотвращали их расширение, которое, помимо прочего, и увеличивает их главную ценность, а при нормальном положении вещей наиболее эффективно способствует их очищению от ошибочных представлений и развитию. Другие – для обеспечения правопорядка путем втаптывания в грязь прав как злодеев, так и их же жертв. Человечество, можно сказать, вышло на свет из тьмы, сбросив с себя тяжелую ношу и путы подобных форм социального устройства и получив возможность стремиться к знаниям в гармонии с духом процесса познания и к справедливости на основе права. Мы выбрались из состояния вечных столкновений и конфликтов, в котором приобретения одного человека всегда означали потери другого, и уверенно встали на путь движения к другому положению вещей, когда во всем, насколько позволят естественные законы этого мира, приобретения одного будут приносить пользу всем остальным. Именно последнее, в какой степени это только может быть достигнуто в реальности, является истинной надеждой и стремлением человека.