Они подзывают возчика и, не торгуясь, залезают на сиденье.

Вдали от министерских войск Андерсону становится спокойно и даже несколько неудобно за прежний страх: скорее всего кители шли по своим делам и не стали бы его трогать, не пришлось бы устраивать беготню по крышам. Скорее всего… нет, предполагать нельзя — слишком мало он знает. Вот Хок Сен не стал ждать — взял деньги и был таков. Андерсон вспоминает его тщательно продуманный отходной путь, прыжок с крыши на крышу, и не может сдержать смех.

— Что смешного?

— Да Хок Сен — все ведь продумал, все заранее устроил. Едва началось — р-раз — и в окно.

— Не знал, что у тебя в штате есть ниндзя на пенсии, — ухмыляется Карлайл.

— Я и сам…

Все повозки вдруг сбавляют ход. Впереди маячит белое пятно. Андерсон привстает, стараясь разглядеть получше.

— Вот черт.

Дорогу перегородили кители.

Карлайл тоже выглядывает вперед.

— КПП?

— Похоже, оцепили не только фабрики, — говорит Андерсон и смотрит назад, но все отходы уже перекрыты быстро растущей толпой прохожих и велосипедистов.

— Рванем? — предлагает компаньон.

Возчик в соседней рикше привстает на педалях, смотрит на затор, садится и начинает раздраженно жать кнопку звонка. Водитель Андерсона поступает так же.

— Все вроде спокойны.

Вдоль улицы у горок пахучих дурианов, корзин сорго и бурлящих рыбой ведер, не проявляя никакого беспокойства, торгуются покупатели и продавцы.

— Думаешь, наврем им чего-нибудь, и нас пропустят? — спрашивает Карлайл.

— Черт его знает. Все же интересно — может, это Прача решил мышцами поиграть?

— Да нет же — генералу ядовитые зубы повыдергивали.

— Как-то непохоже.

Андерсон вытягивает шею, стараясь хотя бы краем глаза рассмотреть, что происходит впереди. Какой-то таец — коричнево-красный загар, на пальцах золото, — размахивая руками, спорит с белыми кителями. Слов не разобрать — подъезжают все новые велосипедисты и тоже начинают трезвонить; они не испуганы — просто раздражены, для них это очередной дорожный затор. Мелодичное дребезжание заглушает остальные звуки.

— Вот черт, — негромко комментирует Карлайл.

Спорщика стаскивают с седла — в воздухе, сверкнув золотым кольцом, мелькает его рука и тут же исчезает за белыми спинами, а вслед за ней ныряют и взмывают обратно, уже блестя кровью, черные дубинки.

Человек пронзительно, по-собачьи скулит. Звонки тут же стихают. Примолкнувшая улица поворачивает головы в одну сторону. В наступившей тишине хорошо слышны прерывистые мольбы спорщика и дыхание, движение сотен тел. Люди дружно и испуганно вздрагивают, как стадо, в которое пробрался хищник, начинают опасливо смотреть по сторонам.

Глухие удары все не прекращаются.

Наконец вскрики стихают. Белые кители распрямляют спины. Один велит толпе ехать дальше — деловитым нетерпеливым жестом, будто люди собрались поглазеть на цветы или на карнавал. Велосипедисты неуверенно давят на педали. Улица постепенно приходит в движение.

— О Господи! — садясь, выдыхает Андерсон.

Их возчик привстает, и рикша трогает с места. На лице Карлайла застыла тревога, глаза бегают из стороны в сторону.

— Последний шанс удрать.

Андерсон, не отрываясь, смотрит на кителей.

— Побежим — заметят.

— Мы фаранги, твою мать! Нас и так заметят!

Толпа пешеходов и велосипедистов ползет вперед, просачиваясь через пропускной пункт и обтекая место расправы.

Вокруг тела стоят шестеро кителей. Андерсон смотрит, не сводя глаз: из головы мертвеца струится кровь, в красных ручейках уже жужжат мухи, целиком заныривая в калорийное пиршество. Вокруг, припав к земле, беспокойно бродит тень чешира — к густому озерцу не пускает частокол ног в белых брюках. Обшлага у военных все в бурых точечках — в следах поглощенной кинетической энергии.

Карлайл нервно кашляет. Один из оцепления поворачивает голову на звук, встречается глазами с Андерсоном. Они очень долго смотрят друг на друга. В глазах тайца — неприкрытая ненависть. Наконец китель с вызовом вскидывает бровь и хлопает себя по ноге дубинкой — на штанине остается кровавый отпечаток; бьет еще раз и резким кивком приказывает Андерсону смотреть в другую сторону.

Смерть — лишь очередной этап, переход к другой жизни.

Когда Канья думает об этом достаточно долго, то почти верит, что когда-нибудь смирится с такой мыслью. Однако сейчас истина в другом: Джайди мертв, его больше нигде не встретить, и какое бы воплощение он ни заслужил себе этой жизнью, какие бы молитвы ни читала Канья, какие бы подношения ни делала, Джайди уже не будет. Джайди, его жену не вернуть, а его отважные сыновья поймут, что все в мире — утраты и страдания.

Страдания. Боль — единственная истина. И все же юным надо иногда чувствовать радость и доброту, пусть даже желание беречь ребенка от бед привязывает родителей к колесу жизни. Детей надо баловать.

Так думает Канья, пока едет по городу на велосипеде к зданиям министерства и тому месту, где поселили потомков капитана. Детей надо баловать.

Всюду на улицах белые патрули. Тысячи ее сослуживцев берут в окружение драгоценные камни в короне Торговли и едва сдерживают захлестнувший их министерство гнев.

Низвержение Тигра, убийство отца, поругание святого.

Белым кителям больно так, словно они опять потеряли Себа Накхасатхиена. Министерство природы скорбит — значит, город будет скорбеть заодно с ним, а если план генерала Прачи сработает, то Аккарат и его ведомство тоже прольют слезы. На сей раз министерство торговли зашло слишком далеко. Даже Пиромпакди говорит, что за такое оскорбление кто-то должен ответить.

У въезда в комплекс она показывает пропуск и катит дальше мимо тиковых и банановых деревьев по выложенным кирпичом дорожкам к жилому сектору. У Джайди всегда был скромный дом — под стать ему самому, но теперь остатки его семьи ютятся в совсем жалком месте. Жестокий финал истории великого человека, который заслуживал лучшего, чем заплесневелый бетонный барак.

Дом одиночки Каньи всегда был больше жилища Джайди. Она прислоняет велосипед к стене и окидывает взглядом казарму. Одно из заброшенных министерством зданий: у входа несколько кустов, сломанные качели, неподалеку заросшее поле для такро — в это время дня оно пустует, и сетка неподвижно висит в жарком воздухе.

Канья стоит у обветшалого дома и смотрит на играющих во дворе детей. Сурата и Нивата среди них нет — видимо, оба внутри. Может, готовят погребальную урну или ушли приглашать монахов, которые станут петь и помогут их отцу благополучно воплотиться в другом теле.

Она тяжело вздыхает. Нелегкая ей выпала задача, ох, нелегкая.