Нашлись бы некоторые, кто сказал бы, что новая жизнь Полти мало чем отличалась от прежней. Будучи свободным человеком, он жил в темноте и вони. Теперь, угодив в темницу, он жил почти точно так же. Так что вообще-то, если синемундирники хотели пленить Полти, могли бы ограничиться тем, что поставили бы стражника около двери его комнаты в «Ленивом тигре».

Да и этого не потребовалось бы.

Ибо все же все было не так. И теперь, когда Полти лежал здесь, в другой темноте, и вдыхал другое зловоние, он мало-помалу начинал понимать, в чем заключалась разница. Валяться на кровати в комнате Нова-Риэля — это он выбрал сам. Теперь он ничего выбирать не мог. А это большая разница!

Кроме того, и еще кое-что было по-другому. И для Полти это было ничуть не менее важно.

Ему было нечего пить.

И нечего есть.

— Это ты, сводная сестра моя? Что стряслось?

На этот раз, когда пророчица явилась в Вольверону, она не возникла из-за деревьев бесшумной тенью, как в прошлый раз. Она вбежала в пещеру и бросилась к ногам старика. Тело её содрогалось от рыданий.

Старик испугался, потому что никогда прежде не видел свою сестру в таком состоянии. Но и он сам сейчас пребывал в отчаянии. Он долго ждал Ксал у пещеры, сидя на пне. Он думал, что она придет в ответ на его призыв. Теперь же Сайлас видел, что у сестры — свои муки, свои терзания. Сайлас переборол охватившие его сомнения, взял сестру за руки и сжал их. Силы уходили от Сайласа, и он далеко не сразу ощутил боль родного человека. И понял, в чем причина этой боли.

Конечно.

Человек, который был повешен за кражу мальчика.

То был её сын.

Содрогаясь, Ксал рассказала брату о том, как пришли синемундирники в табор в утро казни.

— Когда я услышала, как на лужайке бьют барабаны, я думала, что сердце мое разорвется. Еще тогда, когда мы шли сюда от хариона, я почувствовала, что близится час гибели моего сына и что это случится в Тарне. Но Сайлас! Такая смерть! Я знаю, что все муки, все страдания, которые нам суждены в нынешние времена, предсказаны. Я знаю, что все должно случиться и миновать. Но теперь я вижу, что мой дар пророчества — не помощь мне в моем горе. Я прокляла его, Сайлас! Я прокляла и пророчество, и нашу судьбу!

Слезы потоком хлынули из глаз Ксал. Слепец поднялся с пня, опустился на колени, обнял старуху пророчицу — пусть неуклюже, но крепко. Над ними в сером небе кружились желтые листья. Когда рыдания Ксал немного унялись, Сайлас сказал сестре слова, которые давно собирался сказать:

— О сводная сестра моя, ты пришла посмотреть, как я сыграю свою роль. Теперь я сыграл ее. Я старик, слабый и немощный. Теперь я редко выхожу в Диколесье, потому что боюсь заблудиться. Теперь я не вижу ничего из предсказанного. Я потихоньку тлею здесь, окутанный моим прошлым…

Сестра крепче сжала руку Сайласа.

— Сайлас, — негромко проговорила она, — впереди великие дела, и ты еще воспламенишься!

Старик простонал.

— Не говори мне об этом, сестра. Я больше не в силах! Для меня уже ничего на свете не существует, кроме этого уголка в лесу. Но, Ксал, почему вы не уходите отсюда? Почему твое племя не уходит?

— Брат мой, и вправду пророчество в тебе угасло! Наша судьба здесь еще не завершена. Я не могу уйти. Но, Сайлас, дело не только в этом. Некоторые наши пытались уходить, гнали фургоны по белесой дороге. Но все дороги стерегут солдаты-синемундирники. Они грозят нам расправой и велят поворачивать назад. Мы нужны им здесь, Сайлас. Они хотят, чтобы мы никуда оттуда не уходили.

Ксал вытерла слезы. Взгляд её блуждал по пещере. И вот тут она заметила, что что-то не так. Занавеска плюща, закрывавшая вход в пещеру, оторвана, пожитки старика разбросаны по полу.

В пещере был обыск.

— О Сайлас! Мое горе затуманило мне глаза! Что случилось здесь? Что случилось с тобой?

Старик вздохнул:

— Они и здесь побывали, Ксал. Я благодарен судьбе за то, что в это время не было здесь моей девочки. Может быть, она убежала в чащу, а может быть, и её схватили. Сестра моя, они кого-то искали. Не найдя его, они набросились на меня.

Ксал кивнула:

— Они разыскивают того, кто носит костюм арлекина. Они его много раз искали у нас в таборе. Но… Сайлас, тебя не били?

— Нет, только грозили, сестра. Говорили грозные слава. Но после того, что мне довелось пережить, разве можно меня ранить словами? Но знаешь, Ксал, теперь меня не спасет то, что у меня только половина ваганской крови. В их глазах я точно такой же ваган, как и ты, и поэтому должен платить двойную подать. Ну а если не уплачу, меня повесят. Этим ли молчанием, наконец, кончится отмирание моих чувств?

— О Сайлас! — Ксал снова залилась слезами. — Все, что есть у меня, — твое, но… как же мы это вынесем?

— Возможно, и не вынесем, сестра. Будь я помоложе, я бы ушел в самую глушь Диколесья, и им бы ни за что меня не отыскать. Но я стар, и мне не скрыться от них. Я думаю о моей бедной девочке. Ксал, что же с ней станется? В следующую луну они явятся за податями. И когда окажется, что мне нечего дать им, меня повесят. Мне нужно сказать об этом девочке, и как можно скорее. Но мне страшно от мысли о том, что она тогда может сделать.

Но Ксал только печально опустила глаза и погрузилась в тоскливые мысли о том, что ожидало их впереди.

Казалось, миновала целая вечность непроницаемого мрака, прежде чем скрипнули засовы. Полти очнулся от полузабытья, наполненного голодом, жаждой и мерзкими миазмами. Он обмочил и испачкал штаны, от него противно пахло.

— Эй!

То был голос стражника, шваркнувшего по полу металлическим подносом. Первым делом в глаза Полти бросилась миска — грязная, потрескавшаяся, но главная — с едой, какой-то тепленькой кашицей.

Еда!

Наконец-то!

Полти так проголодался, что накинулся на кашу, словно зверь. Он жрал, чавкая и хрипя, разгребая еду руками. После того как он выскреб из миски все до последний крошки, он довольно откинулся на спину, сожалея лишь о том, что еда кончилась. Какое-то время скудное пропитание путешествовало по кишечнику Полти, и после того, как он обмочил штаны новой порцией мочи, он счел, что жизнь не так уж плоха. Но сразу после поглощения каши он был уверен, что сейчас съел бы быка.

На соломе рядом с Полти валялась вылизанная до блеска миска. Погрузившись в полудрему, Полти не сразу заметил, что, кроме миски, на подносе было и кое-что еще. Свеча — это раз. Ну, не то чтобы свеча — огарок. Он горел, но уже догорал и вот-вот был готов расплыться окончательной лужицей тающего воска. Сейчас для Полти даже этот тусклый свет был подобен чуду. Сердце его зажглось благодарностью тому неизвестному, кто сделал для него эту малость. Полти даже подумал о том, что надо бы поблагодарить стражника за это, когда он в следующий раз принесет ему еду.