Потом оно медленно покатилось по долине, оставляя за собой только темную полосу содранного дерна. Саймон, окаменев, стоял на его неотвратимом пути, а оно вертелось, неумолимое, как жернова ада.

Теперь оно было над ним, черная колонна, подпирающая небесный свод, в лицо ему посыпался дерн, забивая глаза и рот. Почва под ногами Саймона прогнулась, когда тяжесть колеса поколебала ложе земли. Он упал, а когда с трудом выпрямился, черный обод уже нависал над ним. Он стоял в оцепенении, безгласный, пораженный ужасом, как вдруг серая тень промелькнула перед ним, серая тень с золотым блеском… воробей, зажавший в лапках что-то блестящее и бешено несущийся прочь. Он перевел глаза вслед улетающей птице и почувствовал, что ее быстрые движения что-то задели в его сердце, и бросился за ней, за пределы досягаемости опустившегося колеса.

Он прыгнул, и широкий, как стена обод обрушился вниз. Но в этот момент его штанина зацепилась за обжигающе холодный гвоздь, торчащий из края колеса.

Воробей, летевший на шаг впереди, теперь летел прочь, свободный и спокойный, поднимаясь по спирали в серое небо и сливаясь с ним. Он уносил в небеса свой золотой груз. И тут раздался величественный голос:

— Ты был отмечен!

Колесо подхватило Саймона и швырнуло в воздух, как собака швыряет крысу, желая сломать ей хребет. Потом оно продолжило свое движение. Саймон болтался вниз головой, земля под ним качалась и уходила в сторону, как пульсирующее зеленое море. Ветер, поднятый поворотом колеса, пронизывал его насквозь.

Раскачиваясь, он поднимался к вершине, и кровь стучала в его ушах.

Цепляясь руками с налипшей травой и глиной, Саймон мучительно подтягивался к ободу колеса. Наконец он оседлал его, как будто это была спина какого-то животного, достигавшая облаков. Он поднимался все ближе и ближе к небесному своду.

И вот он очутился на самом верху. Некоторое время он сидел, выпрямившись, на вершине мира. За краем долины он видел несказанный простор расстилавшихся полей Светлого Арда. Солнечный свет пробился сквозь траурное небо, коснулся зубчатых стен замка и озарил стройный шпиль башни, которая, единственная в мире, могла поспорить с высотой черного колеса. Он моргнул, почувствовав что-то знакомое в ее летящем силуэте, но колесо продолжило движение, протолкнуло его через вершину и поволокло к далекой земле.

Он боролся с гвоздем, впившимся в его штанину, но каким-то непостижимым образом он и гвоздь были теперь одним целым. Оставалось только покориться.

Земля устремлялась вверх.

Саймон и зеленая девственная земля неслись навстречу друг другу с шумом, подобным шуму Страшного Суда, разносящемуся над долиной. Удар — двое сошлись.

Ветер, свет и музыка прекратились внезапно, как будто задули свечу.

Саймон погружался во тьму, глубоко в землю, которая расходилась перед ним, как вода. Вокруг раздавались голоса медленные, запинающиеся голоса, исходившие из уст, задушенных землей.

Кто ворвался в наш дом?

Кто тревожит наш сон, наш долгий, покойный сон?

Это воры! Они украдут нашу тишину и наши темные постели. Они снова вытащат нас наверх, через Светлые ворота…

Скорбные голоса причитали, Саймон чувствовал прикосновения рук, стремящихся схватить его, рук, холодных и сухих, как кости, рук влажных и мягких, как древние корни, длинных извивающихся пальцев, рвущихся прижать его к пустой груди… но они не могли остановить его. Колесо все катилось, унося его глубже и глубже вниз, пока голоса не замерли вдали. Он уносился все дальше, в холодную, непроницаемую тьму.

Тьма…

Где ты, мальчик? Ты спишь? Сейчас я схвачу тебя! — Это был голос Прейратса. Он чувствовал, как давит на него злобная тяжесть мыслей алхимика. — Я знаю теперь, кто ты, — мальчишка Моргенса, надоедливый судомойка. Ты видел то, чего не следовало, кухонный мальчишка, ничтожество в сравнении с тем, что за тобой. Ты знаешь слишком много. Я выслежу тебя.

Где ты?

И тогда настал еще большая тьма — тень от тени колеса, и глубоко в этой тени загорелись два красных огня: глаза, которые, должно быть, принадлежали наполненному пламенем черепу.

Нет, смертный, сказал голос, прозвучавший для Саймона землей, пеплом и концом всего сущего. Нет, это не для тебя. Пылающие глаза наполнились любопытством и ликованием. Этого возьмем мы, священник.

Саймон почувствовал, как хватка Прейратса ослабела, сила алхимика иссякла перед темным властелином.

Приветствую тебя, сказал он. Здесь, во владениях Короля Бурь, позади Темнейших Врат.

Как… твое… имя?

И глаза погасли, как прогоревшие угли, и пустота, открывшаяся за ними, обжигала холоднее любого льда, горячее самого жаркого огня… и темнее любой тени…

Нет! Саймон хотел закричать, освободиться, но тяжесть тысяч лет земли и камня сковала его. Я не скажу тебе!

Тогда мы сами дадим себе имя… У тебя должно быть имя, ничтожная мошка… бессмысленная пылинка… Мы хотим узнать тебя, когда встретимся… Ты должен быть отмечен…

Нет! Рот его было полон земли. Я не хочу имени! Я не хочу имени! Я не… хочу имени от вас! Этот последний крик отозвался эхом в вершинах деревьев.

Бинабик склонился над ним, неприкрытое беспокойство было на его лице. Слабый утренний свет, лишенный источника и направления, заливал поляну.

— Лишенного совсем разума и одного подверженного смерти уже должен я лечить, — сказал Бинабик, когда Саймон наконец сел. — А теперь и ты хочешь также кричать во время сна? — Он хотел превратить все в шутку, но утро было слишком холодным и ранним, чтобы поддержать попытку. Саймон дрожал.

— О Бинабик, я… — на лице его появилась жалкая дрожащая улыбка. Он был снова на свету, на поверхности земли! — Я видел ужасный, ужасный сон.

— Я очень не удивлен, — сказал Бинабик и тронул плечо Саймона. — Этот отвратительный день, который ты имел вчера, сам по себе мог вызывать галлютинативные сновидения. — Тролль выпрямился. — Если имеешь желание, имей очень большую свободу во время поисков съедобного в принадлежащем мне мешке. Я реанимирую двух монахов. — Он указал на две темные фигуры лежащих. Ближайшая, завернутая в темно-зеленый плащ, как догадался Саймон, была Лангрианом.

— Где… — Саймон не сразу вспомнил имя. — Хенгфиск? — Его трясло. Нижняя челюсть прыгала, как будто он собирался колоть орехи.

— Несимпатичный риммерсман, который вне зависимости от этого дал свой плащ для обогревания Лангриана, ушел разыскивать среди развалин его дома еду и прочую необходимость. Я должен возвращаться к моим подопечным, Саймон, если твои жизненные ощущения достигли нормальности.

— О, конечно. Как они?

— Лангриан, имею очень большое удовольствие сказать, очень улучшился. — Бинабик удовлетворенно кивнул. — Он спал совсем спокойно некоторое долгое время, утверждение, которое не могу относить к тебе, хмммм? — тролль улыбнулся.