меня от небесного душа. Одним словом, когда мы подъехали к селу Уборка, которое стояло на берегу бурной в этих местах Улахэ (теперь на неё также распространяется название – Уссури) и находилось примерно на полпути до Кавалерова, у меня не только зуб на зуб не попадал, и я дрожал как промёрзший до костей бродячий пёс, но даже слова одного выговорить не мог. Машина остановилась возле придорожной столовой, и водитель, крепкий мужичок лет сорока, буквально вытащил меня продрогшего в конец из кузова – без его помощи я практически просто не смог бы выбраться самостоятельно, и довёл меня с заплетающимися ногами до этой харчевни. Потом усадил меня за свободный столик и сказал в окошко подавальщице:

– Нам самого горячего борща и по сто граммов водки…

Дородная женщина в кухонном окошке понимающе кивнула головой, и скоро передо мной уже стояла большая тарелка с горячущим борщом и полстакана водки. Мой неожиданный опекун поднял свой стакан с водкой и сказал приказным тоном:

– Пей до дна и сразу!

Я выпил и даже не почувствовал, что это была водка, будто полстакана воды обыкновенной проглотил.

– А теперь ешь борщ, – удовлетворённо сказал шофёр и так же залпом выпил и свою порцию водки.

Эта необычная лечебная процедура на удивление оказалась довольно эффективной: почти сразу я почувствовал, как по всему телу у меня разливается благодатное тепло.

Вторую половину дороги до Кавалерова я ехал уже в кабинке рядом с шофёром и был единственным пассажиром – двоё моих попутчиков, ехавших до меня в кабине, вышли в Уборке. Высадил он меня по моей просьбе недалеко от квартиры Рычковых и даже денег за проезд и «лечение» в придорожной харчевне не взял. Время было уже позднее, и я решил переночевать у своих лесозаводских знакомых – больше мне не к кому было податься в Кавалерове. Встретили меня там по-прежнему хорошо, поистине как родного. Я даже подивился такому радушному гостеприимству, помня, как ушел от них, ни слова не сказав. И только несколько лет спустя отец как-то оговорился, что на меня положила глаз их, Рычковых, свояченица, так коварно выкравшая из томика сочинений Радищева стопку писем от моей заочной знакомой из далёкого Ельца. А я в то время ни слухом, ни духом даже не ведал об этой стратегической задумке наших лесозаводских знакомых и, как прояснилось позже, моих любимых собственных родителей. Конечно, они все желали нам только добра, да только одного не учли: были у меня лично в ту юную пору совсем иные планы, в сумбуре которых я и сам-то не скоро сумел разобраться. Но, как бы там ни было, даже не догадываясь об истинных тайных течениях мыслей моих неожиданных радетелей, мне всё же было приятно доехать утром до родного дома в тёплой кабинке почтовой полуторки, любезно предоставленной хозяином приютившего меня дома в такую зябкую непогодь. А дома меня уже окончательно отпоила мама ароматным чаем с липовым цветом.

Так закончилась моя вторая одиссея в желанный мир храмов наук. Печально, конечно, но всё же и с хорошим плюсом: благодаря нечаянной заботе чужих мне по сути людей, встретившихся на пути в такую слякотную погоду, я так и не смог заболеть вопреки собственным прогнозам. Как говорят, нет худа без добра. И, считаю, никогда не надо укорять судьбу за собственные неудачи, чтобы не огорчить её невзначай неучтивостью. Она всегда знает, что делает. И по твоим делам и поступкам прокладывает твой личный жизненный курс по навигационным картам, только ей одной ведомым. Будь лишь терпелив в ожиданиях и стоек в поиске единственно верного маячка твоей судьбы. Будь чуток к направляющим знакам судьбы и никогда не опускай рук в достижении уже определившейся цели. Так я думаю сейчас, на пороге своего 80-летия. К сожалению, в далёкой своей юности я шёл по жизни, скорее, наугад, как, собственно, и многие люди в такие годы. И только методом проб и ошибок постигал все эти древние прописные истины. В конце концов, именно они и вывели меня на единственно верный путь, начертанный судьбой при рождении или ещё раньше. Поэтому верю: всё плохое в жизни каждого из нас – это только по вине нас самих, а всё хорошее – от мудрой волшебницы судьбы. Которая не бывает доброй только по нашей собственной вине…

4

Все первые послешкольные годы, в которые я ещё проживал в посёлке Хрустальный, у меня сохранились хорошие отношения с ребятами из интерната. Когда я там жил вместе с ними в свой последний учебный год, они ещё были восьмиклассниками. Теперь они стали на год старше и перешли в девятый класс: Аня Алексашина, Коля Буянов. Осталась на осень только Лида Черкавская, из посёлка Лудьё – что-то у неё там с математикой не склеилось. Она мне тогда очень нравилась, и мы подружились как-то сразу, на зависть всем другим нашим интернатцам. Но после моего провала в Куйбышеве наши отношения вдруг так же сразу и разладились. Скорее всего, по моей собственной вине, вернее, из-за моего глубоко уязвлённого самолюбия по причине непоступления в авиаинститут, о котором так много мечтал в десятом классе. Хотелось, конечно, помочь подготовиться ей по математике к осеннему экзамену за восьмой класс (тогда мы ещё ежегодно сдавали экзамены, начиная с четвёртого класса), хотя бы в память о нашей былой дружбе. Но какая-то глупая гордость моя не позволила сделать первый шаг навстречу. А потом я узнал, что ей взялся помогать её одноклассник Коля Буянов, или просто Буян, как мы его между собой называли. Между прочим, первой мне сообщила об этом Аня Алексашина с какой-то, как мне показалось, ехидцей даже: мол, вот твоя Лидия Николаевна теперь дружит с нашим Буяном. И стала настойчиво приглашать к себе домой на чай и в кино сходить. Сейчас все эти интриги Мадридского двора кажутся если и не смешными, то уж вполне наивными. Таким, наверное, и было наше послевоенное поколение юных провинциалов, бесконечно увлечённых книгочеев и киноманов, сохранивших практически до конца своих дней устойчивую зависимость и неистребимую тягу к этим двум удивительным, извините, неизлечимым наркотикам, если можно так назвать книги и кино.

Одним словом, Аня, видно, добилась того, чего тайно желала, или просто, что тешило её собственное женское самолюбие: я влюбился и в неё. Стал приходить к ней в гости, и мы гоняли чаи с её подругами и друзьями, ходили в кино, обменивались книгами. Как-то зимой, от избытка любви, видно, к ней, я