Из этого видно, что «прослойка» нештрафников была весьма существенной и состояла не из сотрудников НКВД, как уверяет фильм. А в состряпанном штрафбате Володарского и Досталя одни только штрафники, начиная с комбата. Может показаться, что это результат опять-таки невежества. Но весь строй, весь колорит фильма убеждают в другом: это было им нужно, чтобы намалевать картину поужасней. Им мало, что война, которой никто из них не нюхал, и без того страшна.

А головы у них устроены так, что они считают: начальник особого отдела дивизии майор Харченко, разрисованный, как и особист в «Диверсанте», хамом и подонком, может для колоритца постоянно оскорблять и унижать весь батальон, любого его бойца и командира именно потому, что все они — штрафники. Он то и дело орет на них, в том числе и на комбата: «Ты с кем разговариваешь, штрафная мразь!»... «Я тебя, штрафная тварь, шлепну!»... «Бандиты и моральные уроды!» и т.п. Разве он посмел бы так нагло себя вести хоть с комбатом, если бы тот был не разжалованный и не осужденный, да еще и с правами комдива, или если бы в батальоне был заместитель по политчасти, тоже нештрафник!

ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ВОЙНЫ

В своей книге «Особенности национального политика» (М., 2002) И. Хакамада уверяет, что советские солдаты и офицеры были на фронте «задавленными, нищими, полуголодными людьми». К тому же «плохо вооруженными и кое-как обученными».

Наши солдаты и офицеры — «нищие»! Конечно, ни у кого из нас не лежало в сберкассе 20 миллионов рублей, как у мадам, да еще, возможно, долларов, никто из нас не мог бросить коту под хвост 84 миллиона, как она швырнула на последних президентских выборах. А вот когда Валерий Чкалов, не доживший до Великой Отечественной войны, прилетел через Северный полюс в Америку, его спросили, богат ли он. Валерий Павлович ответил: «Да, я очень богат. На меня работают 170 миллионов соотечественников, как и я работаю на них». Вот чем жили мы и чем надо измерять наше благосостояние.

А кормили нас на фронте, конечно, не так, как вы, драгоценная, угощали три сотни своих гостей на очередном дне рождения в ресторане, но все же...

Суп — во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной...

Вот, правда, не всегда давали на третье ананасы, не всегда, черт бы подрал генерала Хрулева.

А еще Красная армия была, оказывается, и «плохо вооружена». Да у нас было такое оружие, какое немцам и не снилось! И не только «катюши» или танк «Т-34». Мы их задавили своей техникой. Расскажите об этом на очередном съезде своего СПС.

Советские воины, видите ли, были еще и «кое-как обучены». Когда фельдмаршала Паулюса уже после войны спросили, правда ли, что в советском плену он обучал русских офицеров и генералов, он ответил: «Мне нечему было бы научить даже унтер-офицера Красной армии».

Задавленных и голодных солдат штрафбата Володарский вдобавок еще и лишил писем, газет. Их никто не получает и не читает даже в госпитале. Сценарист наверняка уверен: газеты на фронте — это лживый миф сталинской пропаганды. А вот что однажды писал Виктор Некрасов матери с фронта: «И в полку, и в госпитале, и в Сталинграде даже в самые трудные дни мы аккуратнейшим образом получали даже московские газеты». И в другой раз: «Письма для нас — это сейчас самая большая радость. Сначала каждый читает свои письма, а потом начинаем читать друг другу».

САМОСТРЕЛ НА ФРОНТЕ И В КИНОСТУДИИ

Все это, повторяю, Вы, Алексей, могли не знать. Могли не увидеть фальшивость и в таком, например, эпизоде. Врач оперирует солдата, получившего пулевое ранение, причем все с той же целью, чтобы пострашней — без наркоза, как в фильме Бондарчука «Война и мир» после Бородинского сражения оперируют Анатоля Курагина. Хирург извлекает пулю, рассматривает ее и вдруг заявляет, что это наша советская пуля, значит, солдат стрелял из своего личного оружия, значит — самострел. Врач говорит, что обязан сообщить об этом командованию, и солдата ждет суровая кара, не исключено, что расстрел. Он сразу признается в совершенном преступлении и умоляет врача пожалеть его.

Все здесь — малограмотная лажа. Во-первых, оружие, из которого произведен выстрел, можно определить по стреляной гильзе, она остается целехонькой, а пуля при выстреле и при попадании в цель непременно в той или иной степени деформируется. Допускаю, что специальная экспертиза может по извлеченной пуле определить оружие, но уж никак не врач с первого взгляда. Во-вторых, в результате столь длительного «контакта» и у нас и у немцев на передовой имелось и снаряжение, и оружие противника. Поэтому солдат мог быть ранен немцем из советской винтовки или автомата. Наконец, понятное дело, при самостреле человек стреляет себе не в голову и не в живот, а, как правило, в руку, притом, естественно, с очень близкого расстояния, по сути в упор, и хотя порой через кусок хлеба или через доску, чтобы не было ожога и следов пороха, но все равно при таких условиях пуля не может застрять в теле, она пройдет навылет. Так что врачу было просто нечего извлекать, и весь драматизм сцены опять же картонный, придуманный за письменным столом в Доме творчества Союза кинематографистов.

СИДОРА К БОЮ!

А вот пятерых штрафников творцы посылают в немецкий тыл взять языка. Сразу скажу, Алексей, лютая чушь: посылать штрафников в разведку было категорически запрещено. И то сказать, они же осужденные, и потому были дела, которые поручать им воздерживались. В фильме же Володарский лишил их всякой иной возможности искупить вину, кроме ранения или смерти. Такая безысходность могла кого-то толкнуть на дезертирство или даже на переход к противнику. А уж тем паче — политических, которых беспощадные новаторы напихали в свой штрафбат. И уж совсем непонятно, как мог Володарский послать осужденных в тыл к немцам, если уверяет, что в одной освобожденной деревне при отступлении немцев с ними ушли десяток даже вовсе не осужденных колхозников — так ненавистна им была поганая советская власть! В моей родной деревне Рыльское в Тульской области, сожженной и разграбленной немцами в декабре 41-го, ничего подобного и быть не могло...

Ну хорошо, пусть штрафники идут на захват языка. Имеет же право сценарист что-то приврать. Но как они идут! Не прячась, не маскируясь, шутят, балагурят, на привалах в карты играют, поют. Только что грибы да ягоды не собирают. Идут два дня с ночевкой в пути. Позвольте, но они же находились на передовой, немец рядом. Что за двухдневный турпоход? И вещмешки у них за плечами, как у туристов, набиты чем-то доверху. Да что ж могло быть в солдатском вещмешке в летнюю пору? Ну запасные портянки, банка тушенки на дорогу, пара пачек галет или десяток сухарей. Что еще?

Но главное вот в чем. Пришли наконец штрафники к немецким окопам, рассмотрели в бинокль их расположение, надо полагать, обдумали план действия. Дождались ночи — и бросок, рывок, отчаянный рукопашный бой. Так вот, они и в рукопашную идут, снимают часовых, а затем — в офицерский блиндаж врываются все с теми же чем-то под завязку набитыми сидорами за спиной. И это война? Кто придумал такую чушь в такой обстановке — не Сергей ли Воробьев, постановщик трюков в фильме? Уж тут-то, Алексей, Вы могли и должны были сказать сценаристу: «Эдуард Яковлевич, навьючьте на себя вот такой сидор и попробуйте хотя бы пробежать с ним до кассы за гонораром».