– Я уже и не помню, когда у нас царило такое оживление. Ваш визит воодушевил нас всех. Иногда год идет за годом, и кажется, что никому нет дела до того, что нам всем пришлось пережить, но потом вдруг появляются люди вроде вас, которым не все равно. Для нас это словно благословение свыше.

Вернувшись в гостиницу, девочки решили привести в порядок записи в своих дневниках. Сабрина повесила на дверь номера табличку «Не беспокоить».

Меган вздохнула:

– Все истории такие печальные. Через какое-то время я уже не могла больше ничего записывать, просто слушала. А теперь ужасно виню себя за это… а вдруг все эти истории окажутся забыты только потому, что я их не записала.

– Так странно, – отозвалась Лиз. – Два человека попросили, чтобы я не делилась их историями с прессой… просто не хотели, чтобы о них кто-нибудь знал. Они не сказали, почему…

– Но как им всем очень хотелось выговориться! – сказала Меган. – Один старик мне рассказал, как на его глазах расстреливали его родителей. И я подумала, ведь он видел этот кошмар вот этими самыми добрыми глазами, в которые я сейчас смотрю… Эти глаза… даже не знаю, как сказать… не дают мне покоя.

Сабрина подняла голову от своего дневника:

– Одна журналистка сказала, что воспоминания – это все, что остается жить после человека. Она специально говорила очень медленно, чтобы я успевала записывать. И проверяла, чтобы я не наделала ошибок в именах и названиях. – Сабрина полистала свою тетрадку. —

Ирена дала ей свидетельство о рождении с именем умершей польской девочки ее возраста…

Сабрина помолчала, а потом вдруг заметила:

– Эти рассказы, эти люди… Иногда кажется, что для меня это все как-то чересчур, понимаете, да? Быть здесь, в Варшаве, с этими людьми, в синагоге, которая стояла в гетто, это… это… не знаю, как сказать…

– А знаешь, что меня бесит? – сказала Лиз. – Камеры, микрофоны… Ну, герой-то Ирена, а не мы!..

– Точно, – согласилась Меган. – Поначалу вроде бы интересно, а сейчас уже раздражает.

Сабрина кивнула:

– И меня тоже.

– А ну-ка, дамочки, – сказала Лиз, выпрыгивая из кровати, – пойдем жаловаться… сейчас же.

…Выслушав девочек, Мистер К. развернул стул и сел на него верхом.

– Знаете такое выражение «где кровь, там и новости»? Журналисты обожают человеческие трагедии и драматические события: перестрелки, автокатастрофы, похищения детей или… «Жизнь в банке»… на этом делаются тиражи и рейтинги. Вы девочки-протестантки из маленького городка в Канзасе, где нет ни евреев, ни людей другого цвета кожи. Если бы вы были еврейками из состоятельных семей и жили бы в Канзас-Сити или Нью-Йорке, эта история была бы для них не столь привлекательна. Так устроена пресса. К худу ли, к добру ли, но вы, юные леди, и впрямь очень интересная троица. Начинайте привыкать. И постарайтесь обернуть все это себе на пользу. Я уж не говорю о том, что все сделанное вами действительно заслуживает такого внимания.

– Но ведь история Ирены в сто раз удивительнее нашей… – сказала Лиз.

– Никто не спорит. Но ведь ваша задача – рассказать историю Ирены людям, так? В одни моменты вы будете рассказывать ее своими спектаклями, а в другие – через журналистов, по сто раз отвечая на одни и те же вопросы. Но, говоря о вас, журналисты рассказывают миру и историю Ирены. И сердиться на них за это нельзя. Наоборот, их за это надо кормить самыми вкусными тортиками!

Он покопался в своем портфеле и вытащил из него толстую папку.

– Эти письма мы получили за полтора года… В них говорится о вас и о том, какое воздействие вы оказываете на людей. Помните, с чего все началось? Всего одна заметка. А теперь… посмотрите, какие события происходят только благодаря вам.

Меган взяла в руку пачку писем и прошептала:

– Пути Господни неисповедимы…

– Мистер К., – спросила Лиз, – объясните, почему нам нужно ждать еще три дня до встречи с Иреной?

– Это было ее решение, Лиз. Расписание визита, которое передала мне в аэропорту Бета, было составлено самой Иреной. Я уверен, что у нее на то были веские причины. Может, ей уже и 91 год, но организаторских способностей она не потеряла.

– Я так долго ждать не смогу.

– Ты уже прождала полтора года. Так что еще три дня протянешь.

* * *

На этот вечер гостей из Канзаса пригласила Эльжбета Фицовска. По пути к ней Рената рассказала, как крошечную Бету вывезли из гетто в ящике для плотницкого инструмента. Перед тем как закрыть крышку ящика, мать Беты положила туда серебряную ложку, на одной стороне которой было выгравировано имя Беты, а на другой – дата ее рождения.

Большая квартира Эльжбеты была полна людей.

– Добро пожаловать в Польшу, – сказала она через переводчика. – Зовите меня Бетой. Все друзья зовут меня так.

С одной из книжных полок на присутствующих взирало чучело сокола. Стены были украшены гобеленами, среди которых висело заключенное в рамку письмо от Марка Шагала, с которым дружил муж Беты Ежи Фицовский, известный поэт. Ежи показал им три гравюры погибшего во время войны еврейского писателя и иллюстратора Бруно Шульца.

Главный раввин Польши Михаэль Шудрих временно покинул раскопки в Едвабне, месте массового убийства евреев в июле 1941 года, чтобы присутствовать на этой встрече.

Дебра Стюарт возле Беты. Когда прозвучал первый тост, Бета повернулась к ней:

– Я так понимаю, вас тоже можно назвать победившей смерть.

– Да, – покраснев, ответила Дебра Стюарт, – наверно.

– Тогда вы понимаете, какой особый груз мы с вами несем по жизни. Ведь мы с вами знаем о ней нечто, что может быть известно только нам.

Лиз спросила Бету, почему так долго нужно ждать встречи с Иреной.

– Не знаю, – сказала Бета. – Она очень скромный человек и, наверно, считает себя наименее важным пунктом программы вашего визита. Ирена всегда говорит мне, что настоящими героями были наши родители и родные.

Во время войны об этом не говорили… это могло стоить жизни всей семье спасителей. А при коммунистах никто не хотел признаваться в том, что помогал евреям. Я сама узнала о том, что меня вывезли из гетто только лет в 17, когда одноклассники начали дразнить меня еврейкой. Я ничего не понимала и спросила свою приемную мать, Станиславу Буссольдову, акушерку, благодаря которой я, кстати, появилась на свет. После войны, когда мне было три с половиной года, она забрала меня у няни Ольги, которая заботилась обо мне во время войны и удочерила. Мама позвонила Ирене, та сразу же пришла к нам и рассказала историю моей жизни. Сегодня я рассказываю вам свою историю без стыда и страха. Но так было не всегда. Слишком многие в Польше предпочли об этом не вспоминать. Но теперь в стране появляются ростки нового отношения к истории, и отчасти этим пробуждением мы обязаны тому, что делаете вы втроем. В один прекрасный день все поляки поймут, в каком долгу они перед Иреной и другими такими же людьми. Моя дочь знает эту историю, потому что Ирена для нее как родная бабушка. Два моих внука тоже знают Ирену. Когда-нибудь и они тоже поймут, чем мы все обязаны ей.