условия для армии и администраций. Эта система нормативных актов в современной немецкой историографии получила название «преступные приказы». К ним относятся, в частности, «Приказ о комиссарах» от 6 июня 1941 г., «Приказ о применении военной подсудности в районе Барбаросса и об особых мерах войск» от 13 мая 1941 г., «Инструкции о поведении войск на Востоке» от 4 июня 1941 г. и ряд других. В первые месяцы войны к ним прибавились новые распоряжения, в частности приказы № 8 и 9 РСХА. Эта псевдоправовая база предоставляла агрессору возможность вершить собственную «юстицию», невзирая не только на соображения гуманизма и международные обязательства Германии, но и на действовавшее на тот момент германское национальное законодательство. Таким образом, в соответствии с мотивациями войны, она уже заранее планировалась как «особая война», в которой массовые нарушения прав человека (грабежи, убийства, лишение людей возможности получать пищу, неоказание медицинской помощи, принудительный труд) становились «обыденностью». В современной германской историографии существует полный консенсус в отношении оценки преступного характера псевдоправовой базы политической и военной верхушки нацистской Германии, служащей доказательством «запрограммированной» преступности и самой войны. Кристиан Штрайт отмечает: «Решения о том, в каком виде будет проходить война, были приняты уже весной 1941 г. По этим решениям очевидно, что руководство Германии с самого начала не планировало вести войну на Востоке с учетом каких-либо ограничений, предусмотренных в международном праве» (Streit, 2011: 162). В частности, К. Хартманн пишет: «В войне против Советского Союза национал-социализм показал свое настоящее лицо. В противоположность к более ранним кампаниям, никакая осторожность тут более не соблюдалась, ни политическая, ни правовая. (….) Немецкие преступления не были хаотичными или не являлись следствием бесконтрольного развития событий. Конечно, и это было. Но основные действия осуществлялись намеренно, в соответствии с разработанными планами. У этой войны на уничтожение была долгая предыстория» (Hartmann, 2011: 64).

6. Война против СССР с первых дней осуществлялась преступными методами.

У германских историков нет разногласий в признании факта систематического применения вышеуказанных «преступных приказов» на практике. С момента начала агрессии все военизированные подразделения Третьего рейха массово использовали террор в качестве «обыденного» инструмента ведения боевых действий и обеспечения контроля на захваченных территориях. Феликс Ремер, автор единственной на данный момент немецкоязычной монографии, полностью посвященной «Приказу о комиссарах», называет его «идеологически мотивированной программой убийств с целью уничтожить “носителей враждебного мировоззрения”». Ф. Ремер документально подтвердил тысячи случаев расстрела евреев, политработников, представителей интеллигенции, партийных и хозяйственных функционеров, осуществленных до отмены приказа в мае 1942 г. (Römer, 2008: 359). Названия разделов книги К. Хартманна в главе «Немецкие преступления» не требуют пояснений: «Евреи», «Военнопленные», «Война против партизан», «Ленинград», «Ограбление», «Выжженная земля» (Hartmann, 2011: 62–81). Автор отмечает: «Ограбление немцами Советского Союза и его последствия длительный период были недооценены. Но как раз эти действия были отмечены повсеместно. (…) В связи с ограниченными собственными ресурсами вермахт должен был полностью снабжаться за счет завоеванных областей. Также и сам “Рейх” должен был получить выгоду от полезных ископаемых и урожая в СССР. Конечной целью являлась экономическая автаркия, в том числе и с учетом “финальной борьбы” с англосаксонскими государствами. Но немецкие планы выходили за пределы экономики. Еще до начала войны была учтена голодная смерть местного населения, “многие миллионы”, как это признавалось в документах, что лишь “принималось во внимание” со спокойным равнодушием. (…) Герберт Бакке, статс-секретарь в Имперском министерстве продовольствия и сельского хозяйства, отмечал: “Русский человек столетиями переносит нищету и голод, довольствуется малым. Его желудок растягивается, поэтому не нужно испытывать к нему фальшивое сочувствие”. (…) Если солдаты передавали какую-то часть продуктов своим соседям, гражданскому населению, это критиковалось начальством в качестве “неправильно понятой человечности”» (Hartmann, 2011: 75–76, 78).

7. Военное планирование Германии в рамках «Барбароссы» содержало немалую долю импровизации, высокую степень риска и авантюризма, помноженную на недооценку военной и экономической мощи СССР.

В последние 10–15 лет в ФРГ вышло относительно мало статей и монографий, посвященных военной стороне подготовки и осуществлению плана «Барбаросса». Даже в отдельных работах, в центре внимания которых находится исключительно война против СССР, военное планирование является второстепенной темой. Это может показаться странным, но нужно учитывать тот факт, что в предыдущие десятилетия германская историография немало занималась именно военной историей. Досконально анализировались и во многом опровергались воспоминания бывших генералов вермахта, значительное внимание уделялось планированию, действию групп армий и более мелких подразделений, рассматривались успехи и неудачи на конкретных отрезках фронта. Достаточно информации о различных фазах подготовки операции предоставляет «Военный дневник» Ф. Гальдера с его ежедневными подробными записями. «Дневник» был издан в Западной Германии в полном объеме еще в начале 1960-х гг. и снабжен подробными комментариями историков, включая таких корифеев, как Ганс Якобсен. В 1990-х гг. наука изменила угол зрения. Более важным предметом изучения стала идеология нацизма и другие «невоенные» аспекты. Тем не менее и в современных работах четко прослеживается уверенность в том, что операция «Барбаросса» отнюдь не была детально проработанным планом, предусматривавшим различные сценарии.

Во-первых, в военное планирование постоянно вмешивался идеологический компонент. Как свидетельствует вышеуказанная цитата Г. Юбершера (Ueberschär, 2011a: 17), основная мысль которой соответствует мнению других историков, Гитлер видел Советский Союз сквозь призму своего мировосприятия. В его картине мира через короткое время после начала германского вторжения РККА должна была прекратить сопротивление, солдаты разбежаться или перестать подчиняться «еврейским комиссарам», а сам СССР, лишенный «еврейско-большевистской верхушки», быстро капитулировать. Гитлер находился в значительной степени под влиянием Альфреда Розенберга, которого он считал «лучшим специалистом по России», а возглавляемое последним Внешнеполитическое управление НСДАП – наиболее информированной германской спецслужбой. Розенберг, основываясь на сомнительных источниках внутри СССР и на сообщениях эмигрантов, не знавших советские реалии, был уверен, что «русский народ» откажется воевать «за Сталина и евреев». Представители высшего военного командования и министерств, безусловно, в большинстве своем сомневались в быстрой реализации такого сценария. Нижестоящие писали докладные записки вышестоящим, но вышестоящие уступали давлению «фюрера». Вильгельм Кейтель, Вальтер фон Браухич или Альфред Йодль возражали Гитлеру лишь по второстепенным вопросам. Все это, по образному выражению Р.-Д. Мюллера, приводило к «странной игре с переменой ответственности и различными данными» (Müller, 2012: 131).

Во-вторых, и военные, вдохновленные успехами предыдущих кампаний, переоценивали милитаристскую мощь Германии. Р.-Д. Мюллер констатирует: «В глазах начальника германского Генерального штаба, который совсем недавно добился неожиданной грандиозной победы над Францией и рассчитывал на скорую капитуляцию британцев, сложившая ситуация (оперативная дислокация основных приграничных соединений РККА. – Д.С.) представляла собой заманчивую картину. В традициях германской военной мысли вырисовывалась возможность разгромить вражеские армии в решающих сражениях вблизи границы и отвоевать территории, которые в 1939 г. были отданы Сталину, хотя они с