Синильге стало досадно от такой грубости. Вглядываясь в непроницаемые стекла очков Агнии, она срывающимся от волнения голосом спросила:

– Ты ведь это не всерьез? Ведь все это шутка? Да? Нельзя же настолько любить зло, чтобы добровольно встать на его сторону и не пытаться что-то исправить?

– Быстро ты скисла, куколка, – ответила Агния, выводя за рукав собеседницу из уборной.

Синильга понимала, что в ее ситуации остается только тянуть время. Когда они вернулись в гостиную, пленница, стараясь казаться спокойной, спросила:

– Откуда ты знаешь русский, если не секрет? Ты ведь, судя по акценту, американка. Но сам язык у тебя почти безупречен.

– Зачем тебе лишняя информация перед смертью? Хотя… Забавно говорить с приговоренной к смерти. Можно открыть душу и выдать всю правду, ведь ты все равно никому не расскажешь. Надежно…

– Тогда я слушаю, – попыталась улыбнуться Синильга.

– Ты слушаешь? Сначала я тебя послушаю. Скажи, как ты думаешь, почему мы выбрали для жертвоприношения именно тебя?

– Откуда мне знать? Вы выбрали – вы и объясните.

– На самом деле выбираем не мы. На тебя указали из того мира. Так хотят духи великого ада. Но интересно, почему они так хотят. В твоей жизни происходило что-нибудь особенное в последнее время?

– Особенное? В моей жизни? – Синильгу поразил вопрос. Мысли о Лазаре придали ей бодрости. Она уверенно ответила: – Да, происходило. Причем такое, чего в вашей жизни произойти уж точно не может.

На этот раз удивилась Агния:

– Почему не может? Откуда ты знаешь?

– Потому что это «особенное» – любовь! – Синильга почувствовала себя первохристианкой времен Нерона. От этого ей стало радостно.

– Подумаешь, любовь… – хмыкнула Агния. – И почему же нам это недоступно?

– Если вы настоящие сатанисты, последователи Люцифера, то недоступно. Вы и сатане вашему не служите по любви, а лишь берете с него пример. Чтобы служить кому-то, надо добровольно покориться, а вам не позволяет гордость. Вы сами себе и боги, и цари, по примеру сатаны. Так что, думаю, Люцифер по-прежнему очень одинок среди своих последователей. Если кто-то полюбит его, то не сможет называться его истинным учеником и принадлежать к его свите, потому что зло и любовь – несовместимы!

– Ну, ты и штучка! – разозлилась и занервничала Агния. – Картина проясняется. Не зря на тебя указали. В аду не ошибаются. Умрешь сегодня со своей любовью!

– Любовь не умирает. Она бессмертна, – ответила Синильга, к которой, напротив, вернулось самообладание. Происходящее сделалось для нее абсолютно ясным. Смерть больше не казалась нелепой и страшной. «Умереть за любовь! Нет ничего выше. Вот, значит, о какой жертве говорил Лазарь», – думала она.

– «Любовь», говоришь!? А вот это ты видела? – Агния сорвала с глаз защитные очки и обнажила язву. – Смотри лучше! – она вплотную приблизилась к Синильге. – Это любовь твоего Бога?

– Что это? – спросила Синильга, внутренне поежившись при виде уродливой язвы, вносившей дисгармонию в красивый, хотя и холодный, образ девушки.

– Тебе хорошо рассуждать – «любовь»! – не успокаивалась Агния. – Небось, всю жизнь под крылышком у мамы с папой провела? Они тебя пестовали, баловали и ничего для тебя не жалели. Потом удачная карьера, успех в жизни, популярность среди мужчин! Все это написано у тебя на лице. Так что же тебе не любить-то?! А ты вот попробовала бы любить на моем месте. Я тоже была любимой дочкой, у меня тоже была семья, но меня ее лишили! У меня была красота, которой все восхищались, и ее у меня отняли. Мне грезилось, мир создан для счастья, а оказалось – для горя. Людишки – мерзкие, подлые, лицемерные, мелкие. Пока ты в фаворе – все тебе льстят, а как только получишь подножку от жизни и растянешься – затопчут. За что мне любить таких людей, такую жизнь и вашего Бога?

– Я даже не знаю, как тебя зовут… – почему-то сказала Синильга, сбив этим порыв собеседницы.

– Агния. А тебя?

– Разве ты не знаешь? Я думала, вы все обо мне знаете.

– Не знаю.

– Меня зовут Синильга.

– Хорошее имя. Редкое, но я его слышала, – неожиданно одобрила Агния.

– Можно спросить?.. Что случилось с твоим лицом?

– Что случилось с моим лицом? – с досадой переспросила Агния. – Что ж, расскажу… Мои родители – люди замечательные, интеллигентные и тонкие. У нас была прекрасная семья. Но так получилось, что они стали пить, страдали семейным алкоголизмом. Этот кошмар начался, когда мне было лет десять. Я натерпелась. Думаешь, легко видеть ежедневные безысходные страдания родителей-алкоголиков? Представь чувства ребенка, который находит пьяную маму полуголой на полу в рвотине. Или доброго любящего отца, который от алкоголя начинает ругаться и безобразничать, а протрезвев, рыдает и умоляет простить. И так изо дня в день… Однажды, когда я уже легла вечером спать в своей комнате на первом этаже, они на втором этаже пили и потом решили куда-то сходить, то ли прогуляться, то ли в ночной магазин. Кто-то из них уронил окурок на пол, они так потом и не выяснили, кто. Родители ушли, я спала, а на втором этаже начался пожар. Пластиковое покрытие потолка быстро начало плавиться. Раскаленная капля пластика капнула мне на лицо. Я проснулась. Я должна была там сгореть или задохнуться, но эта капля подарила мне жизнь. Новую жизнь – жизнь уродки. Я закричала от боли и страха и выскочила из горящего дома. Дым и огонь начали уже проникать на первый этаж, меня спасли считанные секунды. Пожарные потушили пламя, но восстановить дом удалось только наполовину, он стал одноэтажным, причем даже после ремонта остался смердящий запах гари. Я ненавидела этот дом. Врачи долго мучались с моей раной, но, как видишь, след остался. К тому же время от времени, язва намокает, там собирается гной, ее нужно чистить. Это противно. Врачи говорят – «редкий случай», но мне от этого не легче. Представь девочке-подростку получить такую физическую и душевную травму. У меня развился комплекс по поводу моей внешности, я стала носить темные очки. Пока люди не видели язву, они хвалили мою красоту, но стоило только мне снять очки, как в глазах людей появлялась брезгливость или, в лучшем случае, сочувствие, как подачка нищенке. Чем я становилась взрослее, тем сильнее развивались мои комплексы в отношении внешности и общения с мужчинами. Да, мне, как и всем девушкам, хотелось любви. Но я боялась общаться с молодыми людьми, предугадывая их реакцию на мое скрытое уродство. Однажды я решилась: переборола страх и позволила ухаживать за собой парню, который был от меня без ума, ходил за мной неотлучно, говорил, что ему со мной интересно, дарил цветы, клялся в любви, читал стихи. Поначалу его удивляло, почему я всегда в темных очках, но потом он свыкся с этой странностью. Я полюбила его. Для меня все с ним случалось впервые. Через месяц у нас был секс. Это произошло в доме наших друзей, после вечеринки. Мы спали в отдельной комнате. Ночью я расслабилась, ведь темнота надежно защищала меня. А утром потеряла бдительность по поводу своей внешности и не успела надеть очки. Он проснулся и впервые увидел мое обнаженное уродство. Глаза его стали испуганными, бегающими, извиняющимися. Я видела, что он брезгует, хотя старательно пытается это скрыть. Он исчез из моей жизни и больше не появлялся. Попросту сбежал. А мне стало гадко от того, что вся эта так называемая любовь сводится к мясу… И конец ее вместе с этим мясом. Все разлагается и гниет. С тех пор я не подпускаю к себе мужчин. Ненавижу этих похотливых, лживых, самодовольных самцов. Единственный мужчина, которого я, несмотря ни на что, всегда безгранично уважала, жалела и любила, – это мой отец. Мама, к сожалению, не оценила по достоинству этого человека и не смогла ему помочь. Одно, чем она смогла помочь, – это начать пить вместе с ним. И вот он умер, а она, бедная, еще жива, но не выходит из психушек. Меня она перестала узнавать… Это страшно. Со смертью отца умерли мои последние надежды на справедливость. Ведь он был особенный. Трудно передать. Настоящий человек – идеалист без второго дна, открытый и доверчивый, как ребенок. И вот такой человек должен был спиться и умереть. Кстати, после пожара родители пили еще сильнее, их угнетало и мучило, что они стали причиной моей травмы, испортили мне жизнь. Пьянство – «русская болезнь», как иногда говорят. Это – правда, ведь мои родители выехали из России, вернее из СССР, хотя познакомились только в Америке. Я родилась здесь, но русский язык для меня родной, как и английский. Он мне дорог еще потому, что мой отец говорил со мной только по-русски. Отец вообще навсегда заразил меня болезненной привязанностью к русской истории, культуре, литературе, философии. Вот такое я получилось странное созданье: с американским акцентом и русской душой, отравленной достоевщиной. А еще где-то в России у меня были старшие братья по отцу, от его первого брака. Правда, как мне рассказывал папа, один брат пропал без вести, а вот второй, наверное, жив. Отец очень любил сыновей и переживал, что расстался с ними. Фактически их разлучили. Он был диссидентом, и советское правительство насильно выслало его из страны. Если бы я еще верила во что-то светлое, то надеялась бы встретить когда-нибудь своего брата. В детстве это была заветная мечта, потому что я верила, что он поможет мне, защитит от этого страшного мира, согреет и никогда не бросит. Но я его не встречу, чудес не бывает. Сейчас я ни на что не надеюсь и ничего не хочу, кроме того чтобы мстить за свою сломанную жизнь!